Григорий Федосеев - Смерть меня подождет

С собою берем Бойку и Кучума, винтовку, топор, рюкзаки с недельным запасом продовольствия, котелок. Дня четыре мы с Василием Николаевичем проведем на реке, обшарим берега, протоки, наносники, а три дня нам понадобится на обратный путь к устью Лючи, где нас будут ждать свои.

Последний раз выслушиваем серьезное предупреждение Улукиткана.

-- Если вода начнет спадать, покажутся камни, не холей плот, бросай его, иди пешком. В протоку, упаси бог, не лезьте, заломит -- и конец. Постоянно слушай, где ворон или кукша кричать будет, там ищи Глеба. Сам тоже кричи, может, он живой. И у худого человека бывает счастье.

Как только мы оттолкнулись от берега, плот подхватывает течение. Со стремительной быстротою наплывают на нас берега, затопленный лес. Река еще пенится, бугрится и предупреждающе все время ревет где-то впереди. Мы с Василием Николаевичем изо всех сил машем шестами -- надо держаться средины реки.

За поворотом промелькнула наша ночевка, а на том месте, где был остров, -- пустота. Но река отхватила от правого берега большой ломоть земли вместе с лесом и образовала -- будто в компенсацию -- новый остров, а у изголовья наметала высокий нанос. Он-то и расклинивает пополам стремнину потока. Течение несет нас дальше. Вот и тот кривун, где заглох последний крик утопающего. Зрение настораживается, но при той быстроте, с какой мы несемся по реке, ничего рассмотреть нельзя. Приходится "сойти" со струи и плыть вблизи леса, где течение слабее.

-- У-гу-гу-гу! -- кричит зычным голосом Василий Николаевич и, вскинув ружье, выпускает холостой заряд.

Звук нависает над речной тишиной, расползается по закоулкам леса, бьется о скалы.

Плывем в кустах. Вода широко расплескалась по левобережной низине, и кажется, нет ей края. Где же спрятала она свою добычу? Вынесла ли Глеба на марь, замыла ли песком на дне глубокой ямы, или угнала в низовье? Кто скажет?

Течение медленно проносит нас по-над кромкой леса. Тайга безжизненная: ни птиц, ни обычной дневной суеты. Как в пустыне. Только встречный ветерок и живет над всем этим уснувшим морем. На поворотах всюду закурчавились наносники. Толстенные бревна велением какой-то дьявольской силы цепко сплетены между собою. Одни деревья стоят как бы на голове, подняв высоко оголенные корневища, другие уперлись в дно, залегли поперек течения, подставляя сучковатые горбы стремнине, третьи, перегнувшись через соседние стволы, секут воду вершинами, и столбы радужных брызг поднимаются высоко над всем завалом. Глухой рокот воды слышится далеко, как ночной прибой у высоких голосистых скал.

Вот впереди показывается наносник, мы настораживаемся, беремся за весла, начинаем биться с течением. Плот послушно обходит кривун, и мы видим: что-то черное вдруг вынырнуло из воды в середине наносника, отряхнулось, кажется, и снова окунулось в воду.

-- Глеб! -- вырывается у меня, и мы молча, без сговора, налегаем на весла, пытаясь прибиться к левобережной стене леса, хватаемся за кусты, пока не останавливаем плот.

С большим трудом нам удается подобраться к наноснику снизу. Он весь дрожит. Пробираемся по скрюченным стволам к переднему краю, но здесь нас поджидает разочарование -- мы находим только фуфайку, навитую на поторчину. Значит, трагедия разыгралась где-то выше по реке, там его и раздела вода.

Мы садимся на бревно. Василий Николаевич закуривает, сдвинув в раздумье тугие брови

После небольшой передышки возвращаемся на плот. Вода быстро идет на убыль. Пунктирами уже обозначились берега, вот-вот оскалятся каменистые перекаты. Ветерок все тот же, встречный, несет с далеких низовий сухой пахучий воздух, опаленный зноем равнины.

Собаки на плоту вдруг всполошились, торчмя подняли уши -- так бывает с ними, когда они слышат подозрительный звук. Но вот они подняли настороженные морды и замерли, хватая воздух широко раскрытыми ноздрями. Затем Бойка перевела вопросительный взгляд на Василия Николаевича, пытаясь что-то сказать умными глазами и, видимо, по-своему, по-собачьи, удивляясь нашему спокойствию.

-- Зверь где-то близко живет, -- сказал Василий Николаевич и пригрозил собакам пальцем -- дескать, успокойтесь. Но они продолжали вести себя подозрительно, вытягивали морды навстречу ветру. Плот выплыл за край леса, и мы оказались у широкой тиховодины, заставленной корягами самых причудливых форм. Казалось, какие-то речные чудовища с длинными хвостами выступили из воды, чтобы погреть на солнце свои облезлые спины.

Мы уже проплываем тиховодину, когда справа доносится приглушенный стон и что-то взметывается белым лоскутом на последней коряге. Собаки бросаются к краю плота, замирают. Мы настораживаемся. И вдруг там же, над корягой, взметнулась человеческая рука!!!

Невероятными усилиями мы останавливаем шестами бег плота на краю слива.

-- Держи! -- кричит Василий Николаевич, сбрасывая с себя телогрейку, а в глазах какая-то отчаянная решимость.

Он хватает конец причальной веревки, прыгает с ней в воду. За ним собаки. На миг все они исчезают за стеною брызг. Бойку с Кучумом сносит течение. Василий Николаевич упрямится, тяжело машет руками, пытаясь добраться до коряги. Я теряю силы, шест выгнулся, вот-вот лопнет, и вода бросит плот на речные ухабы, что ниже слива, и тогда бог знает, что может случиться с Василием, если он упустит конец веревки, и со мной.

Все это происходит в какие-то секунды. Я чувствую, как слабеют руки, плот начинает разворачиваться. Тщетно пытаюсь удержать его. Но вот он вздрогнул, задержался.

-- Пускай! -- слышу голос Василия Николаевича.

Он уже на краю коряги, оседлав толстый сук, тянет веревкой плот. Я помогаю ему шестом, и через минуту опасность позади.

Быстро приходим в себя и не верим глазам: в двадцати метрах от нас, на этой же коряге, -- привязанный человек. Нас охватывает чувство радости. Это -- Глеб, но узнать его невозможно. Мы не знаем, что сказать, да и нет таких слов, чтобы выразить сейчас наше состояние. Хочется скорее пригреть его, убедить, что он спасен.

Мы подтаскиваем ближе плот. Я все еще не могу признать в этом еле живом человеке Глеба. Парень почти голый. Вода сняла с него сапоги, шапку, телогрейку, а штанами он привязался к коряге. Он весь посинел, губы перекосило страдание. Глаза смотрят на нас каким-то диким и в то же время жалобным взглядом. Из горла его вырывается нечленораздельный звук, как мычание, но в нем радость надежды. Он пытается улыбнуться, но из глаз текут слезы...

-- Ну-ну, не плачь, Глебушка, -- слышу ласковый голос Василия Николаевича. Он хочет сказать еще что-то, но отворачивается и рукавом вытирает лицо.

Я хватаюсь одной рукой за корневище, другой хочу отвязать Глеба, но тот впивается в меня, как коршун в добычу, виснет на мне, не отпускает, боится опять остаться один. Не могу высвободиться. На помощь приходит Василий Николаевич, и мы стаскиваем парня на плот. Укладываем на телогрейку и начинаем растирать. Руки, ноги безвольные, как плети, тело в синяках и царапинах. Какую ночь пережил он в этом бушующем мире, на краю гибели! Я вспоминаю слова Улукиткана: "И у худого человека бывает счастье".