Михаил Федотов - Иерусалимские хроники

Скорее всего, Фишер имел в виду Габриэлова, который к этому моменту был уже предательски убит. Правда, рав Фишер знать об этом еще никаким образом не мог. Кроме того, Габриэлов даже в глазах самых ортодоксальных ковенцев все-таки не был русским, то есть Фишер все-таки тянул время и хитрил. "Какие-то у нас с вами рыночные отношения!" -- бормотал рав Фишер, доставая из картотек данные очередной жертвы. "Вы мне главный калибр показывайте! -в таком же тоне отвечал ему гость. -- Мне ни бабья, ни этих колхозничков не нужно! Вы их поскорее в "Национальное бюро" сдавайте. Для своей же пользы! А мне вы дайте современного руководителя, и желательно не Бельдмана!"

-- Чем вам Бельдман-то не угодил?! -- обиженно встрепенулся Фишер.

-- Да сами знаете! Дрянь-человек. Ненадежен, тщеславен и нагл. Настоящий гой, в худшем смысле слова! Вы бы для меня что-нибудь получше подыскали...

Что за невезучий человек был этот Пашка Бельдман! Уж, казалось бы, кто больше, чем Пашка, ненавидит всех современных гоев! (И гоек.) До сих пор не мог он спокойно смотреть в их блеклые балтийские глаза! Видно, крепко насолили они молодому рижскому журналисту! Видел бы сейчас кто-нибудь из редакции комсомольско-молодежной газеты "Циня", как устало входит их собкор Пашка в здание ковенской ешивы! Как уверенно держит он на сутулых плечах М-29, тяжелую американскую винтовку. Холодно становилось в животе у миролюбивого начальника ешивы от этих зловещих Пашкиных визитов. И вот впервые у него забрезжила надежда отделаться от этого кошмара, но Григорий Сильвестрович о Бельдмане даже не захотел слушать. И тогда подошла очередь постигшего Шкловца.

-- Леавдиль, леавдиль элеф авдолот! -- приговаривал про себя рав Барух Фишер. Ой, как неловко было ему уступать одного из лучших, из самых преданных людей этому необрезанному филистимлянину. Но не за себя, не за деньги -- за ешиву страдала его душа. Чтобы не прослыла его ешива -- "ешивой укрывателей"! Все равно этот шпион не даст теперь жить спокойно!

"Шкловец, надеюсь, хорош?" -- прошептал он.

-- Пасквилянт? Пасквилянт первый сорт! Просто чудный. Но, к сожалению, на него у меня есть другие виды.

И рав Фишер снова стал шептать себе что-то под нос и ритмично раскачиваться. Наконец он ущипнул себя за полную щеку, больно хлопнул ладонью по могучей ляжке и, как рыжий Исав, подпер волосатыми руками свой дородный ковенский живот. Будь сейчас рядом с ним жена Фишера раввинша Малка, она не задумываясь бы сообщила: "Мой Борька наверняка что-то придумал!"

-- Подходящий человек, милейший, все-таки есть! -- неуверенно воскликнул раввин. -- Его зовут профессор Мизрахи. Да, да, я понимаю ваше недоумение и ваш вопрос -- в прошлой жизни его звали профессор Иван Тараскин! -- И еще обещал туманно: -- Если господин профессор согласится уделить нам частицу своего времени, через одну неделю он будет вам представлен!

Глава двадцатая

ЧТО ЖЕ ПРОИСХОДИТ?

Была пятница. Йом-шиши. Только что прогудела пронзительная сирена. "Зорю бьют... из рук моих ветхий Данте выпадает". Иерусалим ушел на покой жрать кошерную курицу. Эти "йом-шиши" для меня -- постоянная пытка. По пятницам я чувствую себя пришельцем в этом городе, голодным подкидышем! Между мною и миром неколебимо стоит стена. И эта стена насквозь пропахла курятиной. Куриная нога -- вот что могло спасти меня от гибели! Можете не греть. Меня, как Робинзона, выбросило в страну волосатых дикарей. Своего Пятницу я назову "Йом-шиши"! Вот уже пятую неделю подряд я не выходил на встречу с "братом" Арьевым. Я вытянул из него сотню новых шекелей и теперь понимал, что пропал. С того момента, как я услышал о назначении Ивана Тараскина, я начал ко всем событиям в городе относиться лично.

"Если он, конечно, сволочь, протрезвеет, а иначе -- фиг под нос и пара папирос!" -- вот что хотел добавить, но сдержался рав Фишер. Нет, не в последнюю секунду трехчасового спора пришла Фишеру на ум эта спасительная фамилия! Крепко должен был задуматься ловкий раввин, прежде чем выбросить на невольничий рынок исторический курьез, вдребезги пропившегося бенгальца! Деньги сами шли в руки, но товар был с гнильцой! Вот уже несколько лет голова профессора Мизрахи, будущего "председателя иерусалимской ложи", была обмотана от пьяной мигрени полотенцем, украденным в арабской гостинице.

Шел март. На станции метро "Гостиный двор" сейчас торгуют мимозой с мелкими пушистыми шариками. Стоял и не ломался удушливый сатанинский хамсин. Но не голод, не жаркий ветер из аравийской пустыни разрывали на части мой мозг. Стальные обручи сковывали мне виски, и в мозжечок был вбит длинный танталовый гвоздь. Наступил момент, когда я ощутил, что я не отстаю от происходящих вокруг событий. А значит, нужно было успокоиться, сесть с сигаретой в кресло и постараться понять, что же все происходящее означает. Да! Тут пахло не просто литературной игрой! Нобелевский конкурс с насильственной припиской к разным молельным домам стал для меня прообразом будущих израильских фаланстер. Вроде маккавейского города Кирьят-Малахи, где в глухих ковенских казармах рав Фишер уже несколько месяцев прятал от людей профессора Ивана Тараскина. Решение Фишера не давало мне покоя. Фишер никогда не ошибался -- это был дипломат с невероятным чутьем. Как же он не боялся немедленной мести старца Андрея Дормидонтовича Ножницына? Убей меня, но ничем на свете спившийся профессор руководить уже не мог! Приезжего Барского нужно было держать от себя на пушечный выстрел. В струях табачного дыма мне мерещился толстый лысый преступник, делинквентный тип доктора Ламброзо. Чем больше я думал, тем меньше я доверял этому человеку. Смешно было верить, что старец Ножницын, это целомудренное сердце, приказывает варить своих противников в кипятке! Скорее всего, старец имел к "Конгрессу" только косвенное отношение, может быть, действительно помогал им деньгами и был втянут в какой-то чудовищный блеф. То есть старец был жертвой! Я напрягал память, но из стихотворений "армяшки" Менделевича не мог вспомнить ни одной целой строчки. Черт с ним, с Менделевичем! И кому могла понадобиться эта горстка безумных русских крестьян в меховых камзолах?! Зачем отвозить их обратно в Куйбышев? Гениальный старец не мог участвовать в этой чуши. Наверное, ему было доложено, что тут томятся в неволе тысячи и тысячи, а не полсотни жидовствующих колхозников и верных баб в париках!

Нет, этот Григорий Барски вел какую-то двойную игру. Я не верил, что идея издания международной газеты на трех языках может идти от старца. И здесь рука этого честолюбивого толстого интригана! Фамилия была знаменитой. Знал я одного Барского, но и в самых страшных снах этот посланник старца не мог быть моим знакомым. Да и мало ли на свете Барских? И я давно уже не Робин Гуд, чтобы разыскивать доброго старика на его даче в Висконсине и открывать ему глаза на правду. Пусть всех везут в Куйбышев, пусть вывозят из Куйбышева -- мне было все равно! Справедливости на свете существовать не могло. Интересно, что могло лежать в портфеле, который спер Габриэлов?! Я чувствовал, что толстый человек убивает всех сам. Заманивает их на стройки и сворачивает там головы. Или делает это вместе с "маккавеями". Барски мог связаться с ними через того же Пашку! Вряд ли старец даже догадывается. Почтенный старик строчит себе в Висконсине свои прекрасные книги, но он давно уже мог рехнуться от старости и нести сенильный бред. Или быть одержимым квазимессианской идеей -- самому спасти этот мир. И прежде всего нужно было расселить все народы по своим местам! Решение напрашивалось само! И начинать следовало с русских, армян и евреев.