Михаил Федотов - Параллельное время (Летний дневник)

22

В любом случае Пушкин ни до Нобелевской премии, ни до трагической седины не дожил. Но и без Пушкина поэтический цех не обеднел! Вы загляните в библиотеку, какая их тьма. И я должен рассказать об удивительном опыте одного человека из Израиля. Он тоже имеет человеческое отношение к параллельному времени, но только косвенное. Вот кому бы я дал Нобелевскую премию за достижения в области человеческих отношений!

В Израиле есть сеть магазинчиков "Пиканти". Там продаются всякие острые соусы, маринады и соленья. И хозяин этого "Пиканти" - один из немногих живущих на земле меценатов. Я никогда его не видел, но это явно наш человек, из параллельного времени. Я говорю об этом с уверенностью. Да и видно по почерку.

В девяносто втором году туда за один год из России понаехало очень много художников. Много тысяч. Может быть, пятьдесят тысяч или тридцать, во всяком случае больше десяти. С художниками как с поэтами. Это гигантский цех. И этот Пиканти снял для цеха художников очень большой сарай и нанял их всех на работу. Платил он им не очень много, но давал холсты и краски, и можно было по восемь часов в день писать чего хочешь. Пахали они шесть раз в неделю и в конце месяца получали по тысяче шекелей. И представьте себе никто не уходил. Только, конечно, потом холсты нужно было сдавать. Понаписали они больше чем в вашем Эрмитаже. Пиканти эти холсты, наверное, потом где-нибудь толкал, но в основном это было дело благотворительное. Они еще ели за его счет все эти соусы, маринады и соленья. Много их, конечно, с непривычки не съешь, особенно если гастрит. Но можно было приходить со своим хлебом. И в углу стоял большой армейский бачок с чаем. Я потому и считаю себя "зюгановцем", что, видя такие коммуны передвижников, мне всегда хочется плакать. Я уверен, что мы, поэты, тоже должны иметь своего Пиканти. Но может сдаться, что если вот так объединить поэтов, то будет какой-то ужасный бардак. Сложнее контролировать, что ты пишешь! Пиканти их сажал на балконе около моря, и они все ему малевали Средиземное море или какую-нибудь телку. А какая идея сможет объединить весь цех поэтов? Мне своим умом до этого пока не додуматься.

23

Где ж это я? Вокруг меня была непроглядная тьма. Надо было одеться и зажечь итальянскую комарницу. Раньше в Италии таких штук не было. Еще не изобрели. Перед тем как лечь в постель с девушкой, мне приходилось бегать по комнате и бить комаров полотенцем. Можно было опрыскать стены хлорофосом, но не люблю, когда от девушек пахнет хлорофосом. На балконе у меня спало пятеро носатых опереточных бандитов. Семья Вардахишвили. Они толкали в Риме греческое золото. Я чувствовал себя Али-бабой. За всем этим из соседнего окна наблюдал в бинокли мой однокашник доктор Ганц. Днем он продавал свои бинокли на рынке "Американо". Ему было интересно выяснить, что за эмигрантка без лифчика у меня опять ночует. "Buona sera!". Эмигрантка без лифчика вышла замуж за профессора из Гарварда и стала говорить с заметным акцентом. Бандиты в основном перебрались в Канаду и открыли там свадебный салон. Ганц стал крупным психиатром в Нью-Йорке.

А тогда он тоже чувствовал себя Али-бабой. Это общее чувство для всех разбойников. С тех прошло уже двадцать лет. Невероятно быстро течет время. Скорость жизни равна скорости света. Даже быстрее.

24

Лето кончилось, а я боялся тронуться с места. Чего же я, собственно, хочу. Я устал. Я не хочу больше никаких виртуальных романов. И не хочу нигде и ни с кем ничего начинать с начала. Я изменился. Мечтаешь всю жизнь о параллельном времени. Мечтаешь о женщине, которая поджидает тебя много сотен лет. А она оказывается только миражом, который не хочется удерживать в руках. Быть или не быть. Уйти от нее или остаться. Бесплодны сексуальные сны с литературными героинями, не ждите от них никаких развязок. Секс в параллельном времени - это занятие на любителя. Это скорее похоже на подростковые ритуальные игры. Нет, сюда, в этот гадюшник, я ее брать не буду. Ей здесь нечего делать. И сам я у нее ни за что не останусь. Я ненавижу девятнадцатый век, особенно я ненавижу Толстого. И я не собираюсь проживать весь его век сначала. Ужасно, когда проходит любовь. Нет истерики, нет раскаяния, а просто сидишь - и не пошевелиться.