Николай Лесков - На ножах

– Будь у меня деньги, я бы тебе, кажется, поверил.

– Спасибо и за то, давай руку и успокойся. Успокойся, Иосаф: вот тебе моя рука, что ты не пропадешь! У меня скоро, скоро будет столько… столько золота, что я, зажмурясь, захвачу тебе пригоршни, сколько обхватят мои руки, и брошу тебе на разживу с моей легкой руки.

– Я буду об этом молчать и ждать.

– Жди, но молчи или не молчи – это мне все равно: дело мое превыше всякого страха, я вне всякой конкуренции, и мне помешать не может никто и ничто. Впрочем, теперь и недолго уже пождать, пока имя Горданова прогремит в мире…

– А ты здоров?

– Не бойся, я в своем уме, и вот тебе тому доказательство: я вижу вдали и вблизи: от своего великого дела я перехожу к твоему бесконечно маленькому, – потому что оно таково и есть, и ты его сам скоро будешь считать таковым же. Но как тебя эти жадные, скаредные, грошовые твари совсем пересилили…

– Ах, брат, пересилили, – пересилили и перепилили!

– Ну вот то-то и есть, и ты уже не в меру разнервничался; я вижу, что я, против всех моих правил и обычаев, должен вступиться в твое спасение.

– Прошу тебя, если только можешь.

– Конечно, настолько, насколько я теперь могу.

– Я невозможного и не требую.

– Ну и прекрасно, но, разумеется, уже за то – чур меня слушаться!

– Я никогда не пренебрегал твоим советом, – отвечал Висленев.

– Ну, да, так веруй же и спасешься: во-первых, вы теперь, я думаю, на ножах?

– Я не выхожу из своей комнаты и ни с кем дома не говорю.

– Глупо.

– Они мне противны.

– Глупо, мой милый, глупо! Bitter Wasser [20]тоже противна, да, однако, ее ведь глотают, а не дуются на нее. Нет, ты, я вижу, совсем античный нигилист; тебя хоть в музей редкостей. Непримиримый, а? Ты непримиримый?

– Хорошо тебе смеяться.

– И ты бы должен смеяться, и тебе бы должно быть хорошо, да не умеешь… Ну, делать нечего: если совестлив, так просись пока у жены на оброк!

– Куда к черту!.. С ними ничего не поделаешь.

– Ну, успокой их: застрахуй свою жизнь. Что же, если она с тебя положит в год рублей тысячу оброку, можешь же ты еще платить рублей триста в страховое общество, застраховавши себя в двенадцать тысяч?

– Покорно вас благодарю, – отвечал, иронически улыбнувшись, Висленев.

– За что меня благодарить? Я тебе даю лучший совет, какой только возможно. Плати оброк, дай им свой страховой полис в обеспечение долга и будь снова свободным человеком, и я возьму тебя к своему предприятию.

– Я ни за что себя не застрахую.

– Это почему?

– Почему?.. А ты не догадываешься?

– Умереть, что ли, боишься?

– Да; суеверен немножко.

– Думаешь, что они тебя отравят.

– Разумеется, как пить дадут. Теперь ведь я им все поприделал и Елена Дмитриевна будет вдова Висленева, чего же им ждать и отчего не взять за меня двенадцать тысяч?

Горданов как будто задумался.

– Предупреди их, черт их возьми!

Висленев посмотрел на Горданова и тихо ответил:

– Поверь, мне совсем не до шуток.

Горданов отвернулся и закусил губу.

– Постой же, – сказал он. – Если это заходит уже так далеко, что есть место и таким мрачным подозрениям, то я схожу к ним и переговорю, как это можно кончить.

– Сделай милость.

– Ты доверяешь мне?

– Даже прошу.

– Так оставайся же здесь, а я пойду, и через час, много через два, ты будешь иметь результат моего свидания. Не обещаю тебе ничего, но надеюсь, что в ту ли или в другую сторону положение твое выяснится.

– Только бы выяснилось.

– Ну, и прекрасно! А по оброку идти ты согласен?

– Разумеется! Только ты же поторгуйся. Тысячу рублей это много: ведь можно и заболеть, и всякая штука, а уж он ведь не помилует.

– Ладно, поторгуемся, – отвечал Горданов, выходя за двери.

Висленев остался на минуту один, но вдруг бросился вслед за Гордановым, догнал его на лестнице и сказал, что он согласен платить жене в год даже и тысячу рублей, но только с тем, чтобы с него не требовали этих денег в течение первых трех лет его оброчного положения, а взяли бы на эту сумму вперед за три года вексель.

Горданов принял это к сведению, молча качнул Висленеву головой и уехал.

В продолжение двух часов, которые Иосаф Платонович провел в квартире Горданова, расхаживая по комнате и кусая себе в волнении ногти, Павел Николаевич все вел переговоры, и наконец возвратился немного рассерженный и на первых же порах изругал Кишенского и Алину самыми энергическими словами.

Висленев, видя такое состояние своего друга, оробел.

– Что же такое они говорят? – приставал он, юля около Горданова.

– Что, любезный, говорят? Подлецы они оба и скареды, и больше ничего.

– Я тебе говорю, что это пятак-пара!

– Пара! Нет, жена твоя еще лучше, с ней бы еще можно ладить.

– Она умнее.

– И умнее, и рассудительнее; а уж тот – вот гадина-то! И что у него за улыбка за подлая! Заметил ты или нет, как он смеется? В устах нет никакого движения: сейчас же хи-хи, и опять все лицо смирно.

– Ну, что же они говорят-то? Что?

– Я им сказал, разумеется, все…

– Ну?

– И разъяснил им или, по крайней мере, старался им разъяснить, что так гнести человека нельзя, что это нестерпимо, что тебе надо дать передышку.

Горданов не врал, все это он за минуту действительно представлял и Кишенскому, и Висленевой.

– Ну, и что же они тебе отвечали? – нетерпеливо приставал злополучный Висленев.

– Ответ их прям как шест: они тебя отпускают.

Висленев благодарственно перекрестился.

– Но отпускают с условиями: во-первых, переписать долг твоей жене на вексель, на имя Кишенского, в восемнадцать тысяч.

– Ну?

– Говорят, что получение с тебя сомнительно, могут потребоваться расходы и тому подобное, и что потому иначе нельзя как приписать полтину на рубль, что другие даже пишут вдвое и втрое.

– Ну, ну, я слушаю.

– Во-вторых, вексель должен быть не срочный, а « по предъявлении», но они ручаются, что в течение года они тебя не побеспокоят.

– Я говорил, в течение трех лет.

– И я им это тоже говорил, но они находят это неудобным и указывают на возможность гораздо скорейшего расчета с твоей стороны.

– Это любопытно!

– У тебя есть недвижимая собственность?

– Это вздор; у меня была часть в доме, принадлежащем нынче сестре моей Ларисе, но я давно уступил ей мою часть по формальному акту.

– По дарственной записи? Что же, дарственная запись документ поворотный: есть закон, по которому дар дарителю возвращается.

Висленев побледнел.

– Дальше? – спросил он нетерпеливо, – что дальше? Говори, пожалуйста, сразу все, чего эти разбойники хотят?

– Они думают, что половину долга, то есть девять тысяч с небольшим, ты уплатишь им своею частью на доме, уничтожив дарственную твоей сестре.