Михаил Арцыбашев - Повести и рассказы

Поручик застенчиво улыбнулся, и Елена Николаевна тоже улыбнулась: очень уж смешно представилась ей эта нелепая длинная фигура, восторженно танцующая в лакированных сапогах и шинели до пят.

– На другой день я не шел к ней, а прямо, знаете, летел по воздуху! И вдруг… Как увидел ее, так и почувствовал, что все пропало! Хотел было даже незаметно уйти, но она позвала меня и пошла прямо в сад. Дошла до калитки на улицу, остановилась, долго молчала, а потом протянула мне письмо… От одной подруги, еврейки из нашего города, которая, кажется, и на курсы ее сманила и больше всех издевалась над моей любовью… Та ей пишет, понимаете, в насмешливом тоне о возможности выйти замуж за меня, народить кучу детей, носы им вытирать и тому подобное… мещанское счастье и тому подобное… И так, знаете, зло, что мне и самому вдруг показалось это совершенно невозможным. Хотя я, конечно… Ну, потом Лиза ушла, а я долго стоял у забора и смотрел на улицу… Помню, по улице в это время стадо проходило, и бараны так кричали, что мне показалось, будто они меня дразнят… Ей-богу!.. Так все и кончилось… Потом Лиза опять уехала в Петербург и скоро там застрелилась… будто бы жизнь надоела… А она и не жила еще совсем!.. И потом… когда делали вскрытие… оказалось, что она… беременна…

Офицер замолчал. Молчала и Елена Николаевна и задумчиво смотрела на луну. Смутно и горько разворачивалась перед нею эта страшная, никому не известная драма.

«Что она переживала, эта девушка?.. Почему застрелилась?.. Беременна была… значит, любила?..»

– Господи, Елена Николаевна, – заговорил офицер горько, – ведь… неужели она была счастливее с тем человеком, который даже на похороны ее не пришел?.. А ведь я так любил ее! Я бы всю жизнь молился на нее! Я не знаю… Когда она застрелилась, в моей душе навсегда умерло самое лучшее, светлое, что у меня было. С тех пор у меня точно надорвано внутри что-то… На людях еще ничего, с вами вот… а когда я останусь один, вспомню, так вот и кажется, что здесь вот что-то тихо, тихо сочится… как кровь!..

Офицер еще что-то шептал, и шепот его был горяч и страстен, полон невыразимой скорби. Елена Николаевна с изумлением слушала его, и длинная нелепая фигура офицера все вырастала и вырастала в ее глазах, становилась все чище и прекраснее!.. И уже это не был смешной кавалерийский поручик, а некто большой, чистый и святой своею великою любовью и безысходной печалью. И странным показалось ей, как это та, покойная девушка не поняла великой любви, принесенной к ее ногам.

Она чуть было не подумала: «Если бы я была на ее месте, я бы…»

И тут только заметила, что с офицером делается что-то странное, смотрит в упор на луну, глаза широко открыты, и в них влажно блестят голубые искорки лунного света.

– Иван Кириллович! – дрогнувшим голосом сказала она.

Но в это время зазвенел звонкий женский смех, точно в темную аллею бросили горсть разноцветного стекла, и к ним подбежала гибкая женская фигурка, от которой так и пахнуло вокруг весельем, здоровьем, молодостью и лукавством.

– Леночка, – закричала она, – чего вы тут запрятались?.. Идем скорее… Насилу тебя нашла!.. Что? Поручик опять тебе в любви объяснился? В который раз?

Целый фейерверк смеха, вопросов, острот и шуток посыпался на них и мгновенно унес то хрупкое настроение чистоты и жалости, которое овладело Еленой Николаевной. Скоро обе девушки, смеясь и волнуясь, шли в освещенную часть сада, забыв о поручике. Он остался один на краю скамейки, длинный, серый и унылый, по-прежнему глядя на луну и что-то горько бормоча про себя.

– Знаешь что? – щебетала Валя, как сорока вертя хвостом серой короткой юбки. – Приехал писатель Балагин!

– Разве? – машинально переспросила Елена Николаевна, еще не совсем стряхнувшая тихую мечтательную задумчивость.

– Ей-богу!.. Пойдем посмотрим… Он тут в саду с Пржемовичем сидит… Интересный! Пойдем скорее!

Свежая струя любопытного оживления охватила душу Елены Николаевны. Этим Балагиным были полны умы всех интересующихся литературой. Молодежь постоянно говорила о нем, каждого нового произведения его ждали все. Елене Николаевне никогда не приходило в голову представлять себе его живым, обыкновенным человеком. Таким далеким, совершенно немыслимым в их серой будничной обстановке представлялся ей писатель.

– И мы можем с ним познакомиться… через Пржемовича! – захлебываясь от волнения, трещала Валя.

– Ну, зачем!.. – смутилась Елена Николаевна.

– Как зачем! – удивленно воскликнула Валя и даже приостановилась.

Елена Николаевна и сама не знала. Просто ей стало страшно и неловко, она сразу почувствовала себя глупой и незначительной.

Еще издали они увидели за одним из столиков знакомого студента Пржемовича, возбужденно разводившего руками, и незнакомую фигуру в мягкой светлой шляпе.

– Смотри, смотри… вот он! – шептала на всю аллею Валя, зачем-то цепляясь за руку Елены Николаевны и толкая ее всем телом.

Девушки степенно прошли мимо, бросая смущенно-любопытные взгляды из-под полей своих шляп.

Писатель Балагин сидел боком к столику, довольно красиво положив ногу на ногу и сдвинув на затылок светлую шляпу. Студент что-то рассказывал ему, и по тому, как преувеличенно развязно жестикулировал он, было видно, что он смущается, чувствует себя неловко и изо всех сил старается показаться умнее и естественнее. Балагин слушал его внимательно, но хмуро. Мимо то и дело проходили барышни, студенты и гимназисты, притворявшиеся, что так себе, просто гуляют, и совершенно очевидно не спускавшие глаз с писателя. Балагин иногда взглядывал на них и чуть-чуть отворачивался. Барышни не замечали, что он украдкой следит за ними, и когда, пройдя до конца аллеи, они поворачивают назад, Балагин еще издали встречает тех из них, которые моложе, стройнее и красивее. Молодежи, наоборот, казалось, что писателю неприятно это назойливое внимание. И то же показалось Елене Николаевне.

– Ему, должно быть, страшно надоело это глазенье! – тихонько сказала она Вале.

– Мало ли чего! – засмеялась та. – Вольно же ему было делаться знаменитостью!

Из толпы выделились к ним Хлудеков и Котов, учитель гимназии, слабогрудый, озлобленный и уже пять лет влюбленный в Елену Николаевну человек. У Хлудекова был вид преувеличенного небрежения, а Котов язвительно усмехался тонкими, пересохшими от внутреннего жара губами.

– Здравствуйте, – сказал он, – и вы тут! Елена Николаевна инстинктивно обиделась.

– Что за странное замечание?.. Почему мне и не быть здесь… Я каждый вечер здесь гуляю, и вы это отлично знаете.

– Конечно, любопытно! – вызывающе вмешалась Валя. – А вам завидно?

– Удивительно! – мгновенно побледнев, процедил Котов, с ненавистью скользнув по ее лицу глазами. – Я только не понимаю этого провинциализма… смешно, ей-богу!