Вадим Кожевников - Заре навстречу

— Этот человек со мной.

И Тима, гордый тем, что его по-взрослому назвали человеком, поднялся вместе с Эсфирью по темной деревянной лестнице на второй этаж и вошел в дверь, на которой было написано: «Продотдел». Здесь он увидел маму.

Обвязанная туго крест-накрест теплой шалью, тоненькая, стройная, она, гневно наступая на человека в мохнатой медвежьей куртке, раздельно, звонко говорила:

— Вы сейчас же поедете на лесопилку и заберете овес обратно!

— Так ведь я же не для коней выдал! — оправдывался человек. — Для людей вместо хлеба.

— Я вам сказала, это неприкосновенный семенной фонд!

— До весны дожить надо! — сердито сказал человек. — Рабочие сейчас есть хотят, а вы тут для мужиков запасы делаете!

— Товарищ Пантюхов, — укоризненно вмешалась Эсфпрь, — вы что же думаете, нам до весны только дожить, а там трава не расти?

— Это я так, от сердца. Рабочих жалко. Овса выдать — и то нельзя.

— Овес нельзя, а муку можно.

— Так ее только поскребушки остались!

— Вот их и выдайте.

— А потом что?

— Вчера нашли в затоне целую баржу.

— Зерно подмоченное, в глыбы смерзлось.

— Договорились с рабочими кирпичного завода, будут сушить в печах.

— Ну, что ж, тогда я пойду.

— Ну вот и правильно!

Пантюхов ушел. Мама сказала Эсфири:

— Ты знаешь, какой у него порядок на складе? Всюду трубы деревянные вентиляционные сделал. А говорил:

"Я только бондарь, ничего другого не умею".

И вдруг мама увидела Тиму.

— Тима, почему ты здесь, почему не спишь? Что случилось?

Эсфирь сказала меланхолично:

— Случилось то, что у тебя есть сын, который помнпт, что у него есть мать.

— Ты где его нашла? — тревожно спрашивала мама.

— Слушай, Варвара, — строго сказала Эсфирь, — оставь эти домашние сцены! Мальчик любит кататься, а ты знаешь, я теперь очень много езжу по юроду. Зачем же его лишать удовольствия?

— Но он совсем замерз!

Мама стащила с Тимы валенки и стала растирать ему ноги.

— Противно смотреть, такой здоровый парень — и все не может обойтись без мамочки! — насмешливо сказала Эсфирь. Потом приказала: — Иди вымой руки, и я дам тебе настоящий бутерброд.

В коридоре Тима долго и тщательно мыл руки под умывальником, в котором вместо стерженька с медной пуговкой двигался большой гвоздь с набитой на острие деревяшкой. А когда Тима снова вернулся в комнату, там уже было полно людей; от сизого махорочного дыма сильно щипало глаза и першило в горле. Мама и Эсфирь важно сидели за столом, плечом к плечу. А напротив них разместившиеся на скамьях люди поочередно говорили:

— На вытмановской мельнице обнаружили лари с белым речным песком. И как мы выяснили, приказчики сыплют песок в муку для весу. На Вытмана наложили контрибуцию в пятикратном размере против веса обнаруженного песка.

— Мало! — рявкнул кто-то возмущенно.

— Не мало, а по разуму! Поскольку еще обнаружили, что все двухпудовые, а также пудовые гири не соответствуют по своему весу пробирным знакам, мы наложили и против их веса контрибуцию.

— На складе Кобрина нашли две сотни полотнищ двуручных пил. Оказались железными. Стали справляться: зачем держал железные — объяснение получили: для торговли с инородцами. Наложили тоже резолюцию.

— Контрибуцию! — поправил густой голос.

— А ты не перебивай! Понятно, что не простили обмана!

Тима присел на корточки и, опершись спиной о стену, стал думать, как было бы хорошо, если бы на свете не было буржуев, зимы, а все время стояло лето, и вместо травы рос овес, и всем людям и коням его хватало бы вволю. А Пыжов нашел бы свои знаменитые металлы дороже золота, и люди топили бы печи углем, который так легко можно намывать водой, а Нина ела б только медвежье сало и стала бы совсем здоровой… И он тоже ел бы ото медвежье сало сырым и стал бы сильным, как Капелюхин, и тогда бы он поймал всех офицеров, которые убили Софью Александровну, и он бы их…

— Ешь! — сказала Эсфирь и положила ему на колени сплющенные куски хлеба, между которыми лежал кусок муксуна.

Он стал вяло жевать, не раскрывая глаз, и сквозь дрему слышал, как мама говорила звенящим голосом о каких-то очень важных делах:

— Товарищ Костицын правильно сделан, не разрешив взять на убой четырех коней для питания курсантов военного училища. Пусть снарядят группу курсантов в тайгу, сейчас самое время охоты. Нужно на бойне установить рабочий контроль, чтобы прекратить хищение мяса. Мясники продают населению требуху, а говядину развозят тайком по квартирам богатых покупателей.

— Ты про нутряное сало информируй, — подсказала Эсфирь.

— Да, товарищи! Продотдел постановил создать неприкосновенные фонды жиров. Рабочие слесарной мастерской Кутерина построили нам салотопки. К весне мы должны собрать не меньше пяти тысяч пудов сала.

Сонно, печально и недоуменно Тима думал о своей маме. Чего это она тут, словно кухарка, говорит только о том, чем кормить людей? И ничего про революцию, свободу, про мировой пролетариат, который сейчас рвет на себе цепи!

— Иди-ка ты, братец, спать, — сказала Эсфирь и, взяв Тиму за плечо, повела его куда-то за собой.

В ревкоме работали круглые сутки, поэтому две канцелярские комнаты превратили в спальни. На двери одной написано углем «Мужчины», на другой «Женщины».

Когда Тима вошел в спальню, освещенную блеклым светом, проникавшим в окна, он сразу же наступил комуто на ноги. Шарахнулся, споткнулся и упал.

— Спасибо, валенком по рылу, если б сапогом, оно б чувствительнее получилось.

— Извините, — сказал Тима, — я нечаянно.

Тот же голос посоветовал:

— Ты, землячок, людей зря не тревожь, местов все равно нет. Прикидывайся ко мне. Ничего, я сдвинусь.

Тима осторожно улегся на край соломенного тюфячка, но тут же испуганно вскочил, почувствовав, как ему под голову сунулось что-то мохнатое, теплое.

— Я ж тебе свой треух для мягкости, — успокоительно сказал человек. Если башка на мягком, спать слаже.

— Спасибо! — еще раз поблагодарил Тима.

— Нынче все люди друг другу угодливы, — наставительно сказал человек. Каждый теперь не что-нибудь, а полный гражданин, фигура! Вот я, скажем, шестнадцать лет на кобринской лесопилке спину гнул. А ну, погладь меня рукой по роже! Чуешь рубец? Как впервой низовым поставили, сомлел с непривычки, ну и полоснуло пилой, аж по кости проехало. А теперь я, Гусяков, полномочный. И не Кобриных, а меня в ревкоме улещают насчет теса.

— А сами небось в землянках живете?! — вдруг сердито спросил Гусякова невидимый человек, лежавший на соседнем тюфяке.

— Это правильно, — согласился Гусяков, — жилье наше зверовое. Но как рассуждать? Если сейчас каждый на себя тащить начнет, чего будет? Вот вы при чем состоите?

— Мухин я, слышал?