Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

В этом романе я хотел бы рассказать о последних месяцах героической жизни комиссара «Молодой гвардии» Виктора Третьякевича.

Ведь именно Виктор Третьякевич, а не Олег Кошевой являлся комиссаром краснодонской «Молодой гвардии». Об этом вспоминали оставшиеся в живых молодогвардейцы: Георгий Арутюнянц, Анатолий Лопухов, Радий Юркин и член штаба «Молодой гвардии» Василий Левашов.

Судьба Виктора трагична. Он не только принял мученическую смерть у шурфа шахты № 5, но и был оклеветан — назван предателем. А в романе Фадеева «Молодая гвардия» его имени вовсе нет! Зато появляется вымышленная фигура предателя Евгения Стаховича, в котором многие увидели именно Виктора Третьякевича.

Но Виктор не был предателем. Именно он руководил «Молодой гвардией», и у него дома собирался штаб организации, у него осуществлялся приём новых борцов. Он выдержал тяжелейшие истязания в застенках гестапо, и до последнего вздоха остался верен Родине.

Впрочем, я должен отметить, что мой роман — это всё-таки художественное произведение. Т. е. многие композиционные детали, как то: описания природы или диалоги созданы моим воображением. Но всё же, в основе всего этого — реальные события, запечатлённые в архивных документах.

Надеюсь, своим трудом я хоть сколько-то поспособствую восстановлению славного имени Виктора Третьякевича в людских сердцах. Это часть нашей Истории, часть великого духовного наследия.

До Паньковского леса оставалось ещё двести, а, может и триста метров. Знойное южное солнце сильно палило, и раскалённый воздух подрагивал; сглаживая истинное расстояние.

И всё же в окружающей природе царили тишь да благодать: налившиеся за лето солнечной мощью травы и цветы источали приятное благоухание, а у горизонта примостились нежные и величественные, словно бы сошедшие с полотен мастеров Возрождения облачка.

Но совсем не так было у людей. Люди воевали. Шёл август 1942 года. И здесь, на юге Украины, неподалёку от реки Донца группа партизан наткнулась на большой разъезд полицаев.

Партизаны залегли среди стройных, выросших среди поля берёзок; а полицаи — постреливали из оврага.

Один партизан немного привстал, и тут же вражья пуля шарахнула — впилась в берёзовый ствол совсем рядом от его лица. Партизан повалился обратно в траву, обтёр выступивший на лбу темноватый пот и прошипел:

— А-а, черти — метко бьют…

Другой партизан неотрывно смотрел на стену Паньковского леса. О — эта живая стена, она бы их приютила, украла бы от ворогов, как было уже неоднократно.

Это был совсем молодой партизан: юноша с открытым, волевым лицом. Все его черты выражали внутреннюю огромную энергию, и желание сражаться до конца.

Даже и сейчас, в этих экстремальных условиях, он умудрялся оставаться аккуратным: одежда практически не была измята; под серым пиджаком белела чистая рубашка. Его густые, русые волосы были тщательно зачёсаны пробором направо.

Вот юноша отвернулся от леса, и несколькими ловкими, быстрыми движениями подполз к пожилому, широкоплечему мужчине, который залёг среди берёзок, и изредка (патроны надо было экономить), стрелял из автомата в сторону оврага.

Юноша произнёс тем приятным тоном, в которой интеллигентная глубина гармонично сочеталась с безудержным напором молодой жизни:

— Товарищ Яковенко, разрешите обратится…

Мужчина, не оборачиваясь, ответил:

— Да, Витя, разрешаю…

— Я думаю, до леса нам доползти не удастся. Там есть несколько голых мест без травы: полицаи всё равно нас заметят, и застреляют. Так что надо подавить их огневую точку.

— Правильно, Виктор…

— Товарищ Яковенко, разрешите я их…

— Что, Витя?

— Гранатами их. Только бы подползти незамеченным. Видите: здесь к большому оврагу, где «барбосы» залегли, идёт ещё маленький, неприметный овражец. Вот по нему я и проберусь… Иван Михайлович, прошу вас — доверьте мне это дело.

Командир отряда Иван Михайлович Яковенко быстро скосил на юношу свои внимательные, многое уже повидавших глаза, и молвил:

— Хорошо, Виктор, доверяю это дело тебе. Ты уж не подведи. Товарищи будут на тебя надеяться.

И позвал негромко:

— Эй, Алексенцев…

К нему обернулся совсем ещё молодой, худенький паренёк, почти мальчишка. Это был Юра Алексенцев. Ему недавно исполнилось шестнадцать лет.

Возле Юры в небольшой выемке среди трав лежал ящик с гранатами.

— Выдай Виктору пять штук, — приказал Яковенко.

Алексенцев по очереди вынул, и положил на траву пять гранат. Четыре из них Виктор разместил во внутренних карманах своего пиджака, а ещё одну — зажал в правой руке.

И Юра произнёс:

— Ну, Витя, ни пуха тебе ни пера…

— К чёрту, — сдержанно ответил Виктор, а затем медленно прокрался к началу того маленького овражка, который вёл к большому оврагу.

За его спиной тихо, словно шелест трав, прозвучал шёпотом одного из партизан:

— Третьякевич не подведёт.

В партизанский отряд Виктор Третьякевич пришёл вместе со своим старшим братом Михаилом.

Партизанил он всего несколько недель, хотя мечтал об этом ещё в прошлом 1941 году. Но тогда пришедшего в Краснодонский военкомат семнадцатилетнего юношу и слушать не стали: много их было таких — жаждущих всеми правдами и неправдами попасть на фронт, но не готовых для этого по возрасту.

Но вот в этом году Витя закончил школу-десятилетку, и в очередной раз явившись в военкомат, заявил, что вскоре ему уже исполнится восемнадцать. Разговаривал лично с Иваном Яковенко и тот принял его в партизаны.

14 июля 1942 года отряд пошёл в Паньковский лес. В его рядах насчитывалось всего 48 бойцов, вооружённых 35 автоматами, 18 винтовками и 150 гранатами.

А 23 июля уже в Паньковском лесу партизаны давали клятву. Витя Третьякевич хорошо помнил её слова: ведь сам, добросовестно, чувствуя большую ответственность, заучил их.

Мог бы повторить эти слова и теперь, подползая к полицаям:

«Клятва.

Я, гражданин Великого Советского Союза, верный сын героического русского народа, клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока последний фашистский гад на нашей земле не будет уничтожен. За сожжённые города и села, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над моим народом, я клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно, неустанно. Если же по своей слабости, трусости или по злой воле я нарушу эту свою присягу и предам интересы народа, пусть умру я позорной смертью от руки своих товарищей».

Овражек, по которому полз Витя, плавно изгибался и входил в русло основного оврага, примерно в двадцати метрах от того места, где залегли полицаи.