Иван Мележ - Дыхание грозы

Кричал и Василь: горячий гул, водоворот криков поднял, вырвал из. груди тревогу и злость, что давно мучили его. Не отступился рябой — лучшую Василеву землю забрать хочет!

Один настоящий кусочек, который так трудно достался! На который вся надежда! С которого только и живешь!

— А нам чем жить? — вплетал Василь в другие свой крик, в котором были одновременно и упорство и страх. — Нам — зубы на полку?!

— Не дадим! — причитал рядом багровый от злобы, от крика Вроде Игнат.

— Хватит вам одним! Напанствовались уже! — визгливо врезался вопль Зайчихи.

— Привыкли — на хорошей земле одни!

— Нет такого закону — отнимать!..

— И другим надо жить! Все хочут жить!..

— Пожили уже!

— Идите в колхоз! Дак и у вас будет! Хорошая земля! — пробился звонкий голос Хони.

Ему ответил кто-то в злобной запальчивости:

-. Идите! С вашим колхозом!

— Дак нечего рот разевать! Молчите!

— Не будем! Не пустим!..

— Судиться будем!

— Не отдадим!..

Почти сразу, как начался этот содом, Гайлис сел. Не впервые был на собрании, не впервые сталкивался с беспорядочной, жаркой схваткой. Разные голоса слышал, и хорошие, одобрительные, и злые, — полные ярости, ненависти. Всего наслышался и навиделся на собраниях не только в Куренях и Олешниках, во многих ближних и дальних, за лесами, болотами деревнях сельсовета. Но не только потому, что это было не внове, спокойно сел, терпеливо ждал, когда уймется вопль, не в характере твердого латыша было кричать, неразумно отвечать на крик криком. Гайлис отвечал на ярость спокойствием, выдержкой. Выдержкой, непоколебимым спокойствием показывал, что никакие крики его не сбивают с толку и не собьют. Положив крепкие, обветренные руки на стол, подтянутый, собранный, прямой, будто выточенный из крепкого дуба, смотрел он в хату пословно не слышал ничего. Ни одна черточка не изменилась на обветренном, худощавом лице.

Землемер теперь сидел не так безразлично, чистые, прозрачные юношеские глаза бегали по рядам с интересом. Он останавливался на лицах тех, кто кричал, всматривался с каким-то затаенно-веселым оживлением; его словно потешала эта буря разноголосицы. Миканор стоял, стучал ладонью по столу, надрывая до хрипоты голос, приказывал замолчать.

Наконец выкричались, раскрасневшиеся, потные, начали утихать.

— Товарищи, — неторопливо поднялся Гайлис, — этот шум не дает никакая польза… Это точно. Есть решение, и райком партии и райисполком этот решение одобрил. Оно есть уже — закон… Это решение — законное. Оно не выдумано самоуправно. Оно принято на основании решение правительства, чтоб выделять каждому колхозу единое поле…

— Дак обязательно ето поле, сказано?! — нетерпеливо перебил Василь.

— Согласно указаниям правительства, колхозам рекомендуется выделять лучшую землю. Этот указание соответствует тому, что советская власть хочет оказать помощь колхозам хорошей землей. Чтоб колхозы смогли скорей стать на ноги. — Он выждал, когда утихнет недовольный ропот, твердо повел дальше: — Это решила советская власть, и никакой крики ничего не изменят! Не принесут никакая польза…

А тех, которые будут кричать особенно и не утихнут, — можно будет заставить помолчать! Чтоб подчинялись советскому закону! Уважали советский закон!

Твердость и решительность его подействовали, — когда он сел, в хате царила тишина. Только в сенцах говорил кто-то, как бы пересказывал. Тогда за столом поднялся Ми"

канор. Рассудительно, уступчиво заговорил:

— Нарезать землю — не секрет — будут и на тех, которые теперь вступят. Дак если кому уж так хочется етой земли, — тут правильно сказал Хоня, давайте к тем, что уже вступили. И вам будет уделено! Не обидим! Как в доброй семье, поделимся! Дорога никому не загорожена. Зовем, можно сказать, всех, которые бедовали и бедуют сегодня! — Он, довольный, что нашел добрый зачин, говорил мягко, покладисто: — Чтоб сразу планировать по-новому! Не переделывать потом… Запишетесь в колхоз — и завтра прирежут вместе с колхозной и вашу долю земли. Самой хорошей… Дядько Андрей, — вспомнил, кивнул он на Рудого, — надумал уже.

Подал заявление. Дак, може, еще кто хочет? Возьмет пример?

Он, немного сутулясь, как всегда, будто смущаясь того, что такой большой, громоздкий, ласково оглядывал хату, с надеждой ждал. Никто не вставал, отводили глаза, чтоб не встречаться с его взглядом. Свертывали цигарки, дымили. Кто-то из женщин крикнул, что не об этом, не о колхозе, речь.

Миканор на глазах менялся: снисходительность исчезала, поклеванное оспой, почти безбровое лицо серело, становилось строже.

— Не хочете? — произнес неприязненно, мстительно. — Не хочете, дак молчите!

За ним выступил Хоня; окруженный парнями, мужиками, с того места, где стоял, заявил, что Миканор правильно говорит: кому хочется хорошей земли так давайте! Всех примем! Никого не обделим! Кончив, Хоня задиристо глянул на Вроде Игната.

Долго, учено говорил Андрей Рудой — объяснял значение землеустройства, значение колхозов, их преимущество перед единоличными хозяйствами, призывал «осознать» теперешний момент, взять с него, Андрея, пример, наскучил неинтересной речью, совсем испортил разговор.

Никто больше не записался. Стоял только беспорядочный галдеж.

Долго не могли утихнуть Курени в эту ночь. После собрания курили, разговаривали, собравшись по нескольку человек на огородах, около хат, не могли расстаться не выговорясь. Группки были разные, и разные были разговоры: радостно-озабоченные, спокойные, почти безразличные, тревожные, с гореваньем, со злобой, с угрозами Гайлису, Миканору и другим, с проклятьями.

Из огородов, со дворов разговоры расходились по хятам.

Разговаривали, лежа на полатях, среди детворы, Зайчики:

старуха гадала, как оно будет; Зайчик хихикал, вспоминая собрание — как крутился "Вроде Игнат, как сипел, брызгал слюной Корч. Вольга и Хведор хозяйственно рассуждали, как можно засеять ту землю, что она может дать. Даметиха, подав Миканору, старику и землемеру поздний ужин, не удержалась, посоветовала сыну не очень задираться; с людьми, сказала, надо по-хорошему. Вроде Игнат впотьмах, дымя цигаркой, клял последними словами все на свете, грозился, не хотел слушать жену, которая успокаивала, советовала не принимать так близко к сердцу. И не бросаться на Миканора, на начальство, — это может плохо кончиться. Время теперь такое, что надо осторожным быть. Хадоська поддержала мать, но отец приказал и ей замолчать, не совать носа туда, куда не просят. Глушаку также не спалось Расставшись с Еьхимом на дворе, он долго топтался в хлеву, под поветью, не мог никак смирить злобу, успокоиться душой.

Яростно — аж та взвыла — пнул носком собаку, что не вовремя попалась под ноги. Раздевшись, долго ворочался в темноте с боку на бок, плевался: ощущение тяжелой беды давило все больше, чем больше думал о том, что произошло.