Иван Мележ - Дыхание грозы

Когда шла к селу, словно бы следившему за ней хмурыми окошками, дворами, стрехами хат и хлевов, чувствовала, как в груди растет и растет тревога. Тревога охватила и когда глянула на родную хату, на купу черных груш, на двор, по которому из хлева шла мачеха. Тревога еще усилилась, когда пошла загуменной дорогой, все ближе, ближе к Корчам.

"Надо выбраться так, чтоб не заметил никто. Чтоб и подозрения не было никакого… Конечно, чтоб на дороге ни старика не было, ни Евхима. Вот, может, теперь и решиться.

Евхим, наверное, еще не вернулся!.. Забрать мамины ботинки, юбку, кофту — и все. И ничего больше!.. И убежать скорей, никому не сказав!.. Лесом убежать, чтоб не видел никто! Чтоб не вцепились сразу!.. Потом, конечно, найдут!

А пусть потом грозятся, когда не одна буду! Когда под охраной, с Параской!..

А прибежит! Прибежит же! — подумала про Евхима. — Не уступит так! — В груди похолодело. — Прилетит туда, как зверь ошалелый! Что ему школа, что Параска!.. — Успокоила себя: — Прилетит — пусть прилетает! Пусть! Не очень-то укусит!.. А и укусит — все равно! Все равно уж теперь!..

Хуже не будет!.."

Она была уже на Глушаковой усадьбе. Глаза удивительно остро схватывали все, что появлялось перед нею, замечали:

гумно закрыто, старик, должно быть, в амбаре. Нет, и в амбаре — никого; и сараи заперты. Еще из-за амбара высматривала — кто во дворе: чтоб Евхим, не дай бог, не появился.

Не приперся не вовремя.

Степан под поветью колол дрова, выпрямился, смотрел на нее. Она будто не заметила, будто с привычным безразличием прошла мимо. Возле хаты старик вкапывал подпорку к столбу.

Столб в земле подгнил, и забор валился. Корч на минуту отвернулся, держа заступ, метнул острый взгляд. Промштчал.

Ганна твердо ступила на свое крыльцо. Хотела сразу пойти на свою половину, но тут выглянула с ведром свекровь, перехватила:

— Где ето шлялась?

Ганна едва сдержалась, чтоб не отрезать в ответ с ненавистью, но стерпела: зачем заедаться, настораживать загодя!

— С Хведькой дома посидела.

Не ожидая, что скажет старуха, взялась за скобу дверей.

Когда закрыла их, подумала: торчат, словно сычи, оба, как назло! То ходила по комнате, будто что-то делая, то садилась на кровать, то снова вскакивала, топталась, — за что бы ни бралась, тревога, нетерпение не оставляли ни на минуту… С волнением, с нетерпением, которые временами овладевали так, что кажется, уже невозможно было сдерживаться, посматривала во двор, на улицу, прислушивалась, ловила звуки из соседней комнаты. Старик все копался у столбика, свекровь не возвращалась. Еще немного — и, чего доброго, муженек у ворот появится, войдет в хату, а эти все торчат и торчат на дороге.

Нетерпение вдруг перешло в злость, в решимость! Торчат — и пусть торчат! Что ж, остерегаться их, унижаться перед ними?! Если на то пошло и Евхима она не боится!

И Евхим не остановит ее! Нет у нее страха! Просто шуму, разговоров лишних не хотелось! Если ж так — пускай торчат там, сычи старые! Пройдет она и так!.. Ганна расстелила на кровати платок, положила материны ботинки, юбку, кофту… Пройдет и так! Услышала — кто-то вошел в Корчовы сенцы, узнала — старуха. Выглянула в окно — старик все копался у забора… Старуха что-то делала в сенцах, переставляла, гремела корытом, ведром.

Уже когда завязывала крепким узлом платок-узел, увидела: старика нет у забора. Услышала: лязгнула щеколда, затопал на своей половине. Надевая жакетку, невольно прислушивалась, ловила: щеколда вдруг лязгнула снова. Старик подался кудато! Подбежала к окну — во дворе не было, узнала:

стукнула щеколда в калитке. Поплелся на улицу! Старуха одна в сенях.

Сени перегорожены, но, как только Ганна выйдет, старуха услышит, высунется на крыльцо. Быть иначе не может! Подымет крик на все село!.. Пусть подымает!.. И все же мгновение выжидала, как бы собиралась с духом. Перевязала заново узел…

Вот ведь счастье: старуха вошла в хату, зашаркала по полу. Притихла. Полезла — догадалась Ганна — на печку!

Подремать захотела,

пользуясь тем, что старик ушел. Услышала через заколоченную дверь глухое посапывание…

На дороге к гумну, к лесу — только Степан! Но Степан не опасен. Дорога к гумну почти свободная!.. Почувствовала, как часто, будто подгоняя, забилось сердце.

Может, удачно как раз обойдется все. Ганна осторожно, стараясь не стучать, не скрипеть половицами, прошла по комнате. Краем уха уловила: на половине стариков было тихо. Старуха только сопела. Слышала, как сердце стучит все чаще, все веселей, как вся она становится непривычно стремительной, легкой, — шагнула на крыльцо.

В то же мгновенье замерла: во двор, через калитку, входил Евхим. За воротами стоял конь, и Евхим, видно, шел открыть ворота. Она почувствовала, как сразу все отяжелело в ней, даже ноги подкосились; но преодолела эту тяжесть. Тяжело сошла с крыльца, направилась через двор к сараям, к гумну. Не думала, не рассуждала ни о чем. Не о чем было думать. Только ждала.

Он, должно быть, следил, поглядывал вслед, не мог понять, что она задумала. Но ворот не открывал, наблюдал, значит. Потом несколькими широкими прыжками подскочил к ней, перехватил. Стал на дороге лицом к лицу.

— Куда?

Только бы не молчать, она ответила:

— Вот… Схожу… Проведаю своих…

— А ето?

Он потянул узел, хотел посмотреть, что там.

— Ето — не твое…

— Дай!..

— Не твое, говорю!..

Он дернул за узел, из узла высунулся красный носок ботинка.

— Иди в хату! — приказал Евхим.

Она не сдвинулась с места.

— Иди! Не вводи в гнев!

Ганна хоть бы шевельнулась.

— Слышишь?! — закричал Евхим. Под глазами его выступила зловещая краснота.

— Не кричи! — Тихо, твердо она высказала: — Не пойду!

— Не пойдешь?..

Голос его вдруг осекся. Глаза округлились, остро вонзились в нее. Кололи неподвижно, настойчиво.

— А-а! — странно глотнул он.

Только теперь дошло до него все. Губы его скривились, задрожали, он на мгновение растерялся.

— Вот оно что!..

Он умолк. Что-то будто таяло в нем. Тише, мягче, будто виноватым тоном, сказал:

— Иди в хату!

— Не пойду.

Он подождал, переспросил, еще надеясь:

— Не пойдешь?

— Нет.

Снова умолк. Но пока молчал, прямо на глазах, видела Ганна, менялся: жестче становились губы, холодел, наливался злобой взгляд.

Зачем было скрываться, искать удобного момента! Судьба все-таки свела, поставила лицом к лицу! Не уклонишься!

И нечего уклоняться! И так долго покорялась, боялась!

Хватит!

— Ну вот, все! — сказала странно спокойно. Шагнула, хотела идти.

— Все?!

Он схватил ее за плечо. Рука была как железная, и взгляд дичал от ненависти. "Сейчас ударит. Сейчас…" Она не додумала, что может быть сейчас. Может быть, сейчас убьет.