Александр Энгельгардт - Письма из деревни (1872-1887 гг.)

Пошла потом дезинфекция, говорили, что рыбу нужно дезинфицировать. Но как дезинфицировать рыбу? Карболизировать? Охлорять? Просернивать? Любопытно, какой вкус охлоренной осетрины, карболизированной икры, просерненной севрюжки? Да это куда еще ни шло. А сельдь-то, сельдь, астраханская сельдь-ратник, которою мужик закусывает водку по всем кабакам, постоялым дворам, торжкам, ярмаркам? Сколько этой сельди привозится в каждый город, и в каждой селедке, может быть, чума сидит, каждая селедка может заключить условия противогигиенические, и каждой селедке ты в нутро посмотри, понюхай. Кому же все это выполнять? Кто будут эти противоселедочные охранители? Врачи? Урядники? Или иные, новые чины завести при форме, с медной селедочной головкой на кепке: санитар, дескать, дезинфектор. Да и продезинфицируй-ка каждую селедку, а как передезинфицируешь, карболовой-то, может, и есть нельзя будет. Карболка тоже везде за нутро хватает.

И как это врачи узнают, что именно протухлое можно есть, а чего нельзя? Понюхает и узнает! Конечно, каждый из них по малой мере 12 лет учился в разных заведениях и все должен знать. А все-таки мудрено что-то. Носы им что ли как-нибудь там выделывают? Такое меня насчет этого сомнение брало, что, как случится в городе быть, так я всякому встречному врачу на нос смотрю, не замечу ли чего особенного.

Понюхает и узнает! Мало ли есть таких предметов, которые мы употребляем в пищу в состоянии разложения, гниения, тухлости? Молоко, например, превращают в сыр, а что такое сыр, как не молоко, протухлое, находящееся в известной степени разложения, кишащее мириадами разных низших организмов? Ну, положим, честер, швейцарский сыр — куда ни шло, воняет, а все-таки еще ничего. А возьмите, например, лимбургский сыр, невшатель, бри. Что это такое? Какая-то протухшая, полужидкая, вонючая масса. А ведь едят же и не умирают. Да и кто же станет есть свежий бри или невшатель. А рокфор, который весь пронизан зелеными грибками, придающими ему особенный, специфический, грибной привкус?

Говорят, что и в сыре бывает иногда какой-то сырный яд, от которого можно умереть. Но как узнать, в каком сыре есть яд, а в каком его нет? Где предел, до которого беззредно можно гноить молоко? Можно ли, посмотрев круг сына и понюхав, узнать, есть ли в нем сырный яд?

Относительно употребления в пищу тухлых веществ, все дело в привычке. Крестьяне, например, не привыкли есть сыр. Мужик ни за что не станет есть сыр, не выносит его запаха и удивляется, как это господа «могут есть эту сыру», дух-то от нее какой! И если бы мужику поручили по запаху браковать съестные припасы, то он забраковал бы всякий сыр и наверное пропустил бы тухлую рыбу. Тот же мужик, который не станет есть сыр, ест тухлые яйца, и бары есть такие охотники до тухлых яиц, что предпочитают их свежим, сверх того, мужик будет есть ржавую селедку, тронувшуюся коренную рыбу, давшую дух солонину. Известно, что камчадалы питаются квашеной в ямах рыбой, которая при этом превращается в страшно вонючий студень. Треска, в особенности соленая, всегда так воняет, что непривычный человек в комнате усидеть не может. Такой же тяжелый запах бывает, когда варится солонина с душком. А дичь-то! Настоящие охотники никогда свежей дичи не едят, а дают ей предварительно повисеть. Колбасы тоже — уж какой дряни туда ни кладут! Всякая что ни на есть последняя мясная дрянь вся в колбасы идет, срубится, поселится, чесночком заправится… В обжорном ряду в городе все поедят, говорил мне один знакомый прасол. Мужик ничем не брезгует, лишь бы ему подешевле; в оттепели начнет говядина или телятина портиться, слизнуть — сейчас солим, разумеется, продам подешевле, мужик не разбирает. «Человек не свинья — рыть не станет».

Все сходит. Ели и едят тухлую рыбу, тухлую солонину. Ничего. Прошла чума, и рыбы не жгут, в землю не зарывают. Говорят, что есть какой-то колбасный яд, есть какой-то рыбный яд, от которого поевшие ядовитой рыбы умирают. Можно ли по запаху узнать, что в такой-то колбасе, в такой-то рыбе есть яд? Может ли это узнать каждый врач? Во время гонения на тухлую рыбу много рыбы уничтожали, и все по наружному осмотру врачей. Пахнет — уничтожай. Рыбу, признанную негодною, обливали керосином и жгли, или обливали нечистотами и зарывали в землю. И ту и другую рыбу растаскивали, вырывали из земли и ели. И никто не умирал. Ну, положим, облитая керосином рыба дезинфицировалась, а облитая нечистотами из отхожих мест?

Соседняя барыня строго запретила «людям» есть простые сельди, а мы ели и не заболевали, не умирали. Да и «люди» тоже ели, потому что барыня, запретив астраханские сельди, не купила для «людей» хороших голландских.

Простые люди, русские люди, мужики, мещане чумы не признавали, в чуму не верили, считали все это барской выдумкой. — Мало ли что баре ни выдумывают, какая такая чума?

— Хоть торговлю совсем бросай, — говорил купец, — зайдет это в лавку, нюхает, нюхает, точно знает, чем чума пахнет. Разоренье, рыбы что забраковали, в землю зарывают, а ее выроют и поедят! Чистоты везде ищут, теленка на дворе у себя не зарежь.

В нынешнем году в нашей губернии на лен напали черви, которые страшно всполошили хозяев. Первый всполошился вяземский помещик Шарапов и тотчас вызвал по телеграфу исправника. Получив отчаянную телеграмму, исправник испугался. Какие такие черви? Прискакал со становным приставом и двумя банками карболовой кислоты («Смол. вест.», 1879 года, № 56 и 57). Но черви ни карболовой кислоты, ни станового пристава, ни даже самого господина исправника не испугались: жрут лен, да и шабаш — никакого уважения к начальству. С легкой руки г. Шарапова посыпались статьи о черве и из других уездов Смоленской губернии. Все корреспонденты, сообщая о черве, пишут одно и то же: ест червяк лен, а начальство не смотрит. Крестьяне, не зная других средств, прибегают только к молебнам и крестным ходам, а начальство бездействует. Ни земство, ни администрация ни к каким мерам не прибегают!

В самом деле, ведь это ужасно! Червяк пожирает наш лен, а начальство смотрит, никаких мер не принимает. Ах, господа либералы, господа либералы! Ничего-то вы сами не можете сделать, все к начальству прибегаете. Да и что же начальству делать? Мало вам того, что по телеграмме прискакал сам господин исправник, да еще со становым и с двумя банками карболовой кислоты! Чего больше. Не губернатору же в самом деле ехать? Что карболовая кислота не подействовала, что червяк и исправника не испугался, так в чем же тут администрация виновата! Червяк ведь не студентам чета, вишь, он какими тучами ползает. Чего ж вам больше? Не новых ли начальников против червей завести, не паспорты ли особенные выдумать!

Я вам писал, что когда я уезжал из Петербурга, то на станцию, в числе других родственников и друзей, приехала меня провожать одна близкая моя родственница, не молодая помещица, долго жившая и хозяйничавшая в деревне, но давно приехавшая в Петербург искать новой деятельности.