Михаил Кураев - Жребий No 241

сии вождь Державный На страх врагам за тридевять морей, Чтоб поло

жить конец борьбе неравной И поддержать своих богатырей. Святая

Русь в тревоге и волненье Не сводит глаз с родимых кораблей - Ко

варный враг сулит им истребленье Из-за угла чужих морей. Но жив

Господь, и за грехи карая, Не до конца Он отступил от нас, Не уда

лась врагам засада злая, И от беды Творец Отчизну спас. И в час,

когда великое сраженье До самых недр взволнует океан, Да ниспошлет

Всевышний одоленье Над тьмой врагов Армаде Россиян. Конец октября

император провел в пути, объезжая войска, представлявшиеся "блестяще, несмотря на отчаянную погоду - холод, дождь и ветер". Впечатление от войск сильное, в "Дневнике" следует перечисление всех представленных на смотр и выставленных в караул частей, поименованы все дивизии, полки, бригады, батальоны, артиллерийские батареи и дивизионы, и все пестрит пометками: "Великолепный смотр", "Войска нашел в блестящем виде, лошади хорошие", "Отлично представились" и т.п.

В жизни деда события, глубоко затрагивавшие его душу, происходили не столь шумно, не столь эффектно и многолюдно.

Ушла в монастырь Мария Дмитриевна Горчакова, духовная наставница Кароли Васильевны, человек, оказавший на нее огромное влияние, душевно ей близкий...

Зная о независимом нраве деда, о готовности даже на войне отстаивать закон и справедливость, нет оснований ставить под сомнение его смелость или предполагать душевную слабость, а стало быть, вовсе не от слабости он хочет сознавать, что рядом живут люди, чья жизнь может быть примером чистоты и самоотверженности. И люди эти считаны не с икон, не из книг, они живут... жили рядом.

В домашнем альбоме есть фотография Марии Дмитриевны в монашеском облачении, стало быть, она на ней уже и не Мария, но есть и другая: Мария Дмитриевна в светской одежде, стройная, рослая, красивая молодая женщина, ее строгое одухотворенное лицо исполнено сосредоточенного внимания. На карточке рукой деда записано: "Получено в Куанчендзы. 8.01.1905". (Получено в субботу, назавтра - воскресенье, 9 января, в Санкт-Петербурге десятки тысяч граждан с хоругвями и песнопениями двинутся к царю выпрашивать справедливость как милость.) На обратной стороне бабушкиной рукой: "Моему хорошему Коле на память. 15 ноября 1904". И здесь же адрес монастыря, куда мог бы дед написать: "Радогницкий ж. монастырь, Люблинской губ., Замостского у."

Дед не просил этой карточки, но за присланное благодарен. А пока на

дворе все еще октябрь. Ст. Борзя. Октябрь 24. 1904. Дорогая, милая

Кароля! Сегодня получил твое письмо. Глубоко благодарен тебе, что

написала мне подробно о Марии Дмитриевне. Мне ее очень, очень жаль бедную! Весьма удивлен ее решением поступить в Монастырь. Во всяком случае страшно бы хотелось с ней побеседовать об этом ее решении. Зачем Вы все, ее хорошие подруги, отпускаете ее от себя? Такие люди, как она, нужны нам, нужны тем, кто живет в мире: они нас поддерживают и укрепляют в трудную минуту. Мне страшно жаль и обидно за тех, кто лишается Марии Дмитриевны... Ну, дорогая моя, как-то ты чувствуешь себя? Примирилась ли с моим ответом, неудовлетворившим тебя? Простишь ли мне это и поймешь ли меня? Ведь и отрицательный ответ, моя милая, я давал не только умом. В этом отрицательном ответе говорит столько же и мое сердце, сколько и ум. Мне самому больно и жаль так отвечать тебе, но я не могу иначе ни думать, ни чувствовать. Тебе хороший совет дал священник и Мария Дмитриевна - примириться с моим ответом. Но, если бы они знали, чему ты подвергаешь себя, собираясь сюда, если бы они знали, что за жизнь предстоит тебе здесь, я думаю, оба они, не задумываясь, отклонили бы твое намерение. Если будешь писать Марии Дмитриевне - то напиши ей мое большое сердечное спасибо, мое горячее, искреннее пожелание ей всего, всего лучшего и главное, мира душевного и спокойствия духовного.

Ты видишь, деточка, я оч. тороплюсь писать. Прошу простить мои небрежности. Опять уезжаю в командировку. Проезжу вероятно с полмесяца.

Чувствую себя здоровым и вполне благополучным. Ради Бога пиши о себе и обо всем. Вероятно завтра или послезавтра, напишу еще.

Крепко тебя, дорогая, целую, сердечно приветствую и жму твою руку!

Весь твой Н. Кураев. Трудно сказать, любил ли государь воевать, по

хоже, что нрава он был все-таки не воинственного, судя по тому, как он ответил в конце царствования на бесконечные призывы жены ("заставь их дрожать перед твоей волей и твердостью...", "будь тверд и покажи железную волю...", "когда ж ты наконец ударишь кулаком по столу", "заставь всех дрожать перед тобой", "если бы твои министры тебя боялись...", "будь более строг..." и т.п.), ответил государь, хоть и не сразу, только 23 февраля 1917 года, но ответил, по-моему, славно: "Ты пишешь о том, чтобы быть твердым повелителем, это совершенно верно. Будь уверена, я не забываю, но вовсе не нужно ежеминутно огрызаться на людей направо и налево. Спокойного резкого замечания или ответа очень часто совершенно достаточно, чтобы указать тому или другому его место". К сожалению, "спокойного резкого замечания" оказалось недостаточно, чтобы указать место государыне, почитавшей своим долгом "помогать царю", и дававшей советы на все случаи жизни, советы, неотличимые от указаний. Иные из них, впрочем, государь принимал благосклонно. Настоятельные советы государыни показывать себя войскам царь принимал с большой охотой, поскольку аргументы государыни были неотразимыми: "Осчастливь войска своим дорогим присутствием, умоляю тебя их именем - дай им подъем духа, покажи им, за кого они сражаются и умирают... Десятки тысяч никогда тебя не видали и жаждут одного взгляда твоих прекрасных чистых глаз..."

Дневник императора. 30-го октября. Суббота. С утра шел сильный снег

и слегка таяло. Не доезжая Витебска, на платформе была встреча от города и уезда и почетный караул от 49-го драг. Архангелогородского полка. Сел тут же на лошадь и поехал к месту парада 41-й пех. дивизии. Отлично представились: 161-й Александропольский, 162-й Ахалцыхский, 163-й Ленкоранский и 164-й Закатальский полки. Благословил их и, простившись с ними, вернулся в поезд. В 12 1/4 тронулись в обратный путь. В Двинске встретились с Сергеем, кот. проехал с нами до след. станции и обедал в поезде.

Дед тоже провел конец октября в дороге и смотрах, смотрел он, правда, не парады, не выправку, не рубку лозы повзводно, а отхожие места, кухни, бани, санитарное состояние помещений для личного состава, порядок в хранении продуктов и лекарств. Мысли же его при этом были заняты не громким инцидентом в Немецком море и даже не огорчительным во всех смыслах конфликтом с собственным командиром полка. Больше всего его тревожило, как будут прочитаны и поняты его милой голубкой Каролей письма, воспрещающие ей приезд сюда для подвига и любви.