Всеволод Крестовский - Кровавый пуф. Книга 2. Две силы

— Да что рассказывать! Увидишь!.. Матушка совсем почти ослепла, — говорила она. — Все спиритизмом занимается, духов каких-то будто чует, все допытывается у них про дело наше, про Польшу, а если не это, то либо все молится, либо ворчит на сестренку да на братишку на малого. Впрочем, я ее нынче в руках немного держу, чтобы на меня по крайней мере не ворчала.

— Ну, и что же духи ей рассказывают? — иронически спросил Свитка.

— Да ты чего? — строго посмотрела на него панна Ванда. — Почем мы знаем, может и правда… нынче у нас многие этим занимаются… Стало быть, есть же что-нибудь.

— Брата найду ли я дома? — серьезно, помолчав немного, спросил Свитка. — Мне нужно о многом и об очень важном переговорить с ним.

— Увидишь, как вернется… Теперь он в должности.

— А что, как сборы?.. На какую сумму теперь?

— Ну-с, а как ваша милость изволит думать? — бойко поддразнила его Ванда.

— Да почем я знаю! — пожал он плечами.

— А ты догадайся!

— Не мастер на отгадки.

— А я не скажу! Догадайся, коли можешь!

— Скажешь, мой друг, как представлю тебе номинацию. [125] Документ, определяющий назначение на какую-либо должность или полномочие на какое-либо особое поручение.

— Так не скажу же вот!

— Ну, полно! Говори, в самом деле! Ведь это вещь серьезная.

— Пятнадцать тысяч злотых! — помолчав немного, с торжествующим и полновесным видом объявила Ванда. — Пятнадцать тысяч, моя гадкая прелесть!.. И это с одних только обывательских сборов за последние два месяца! Каково?

— Н-недурно? — процедил сквозь зубы Свитка, — но надобно бы больше…

— С одного-то Гродна?

— Город не маленький.

— Да, но тут я не считаю эти аристократические костельные кружечные сборы да складки помещиков; до меня это не касается, а от наших собственно побурцов податковых [126] Сборщиков податей. — это, как хочешь, отлично.

— Отчеты еще не представлены? — после нового раздумчивого молчания, озабоченно и серьезно спросил Свитка.

— У брата все в порядке, все приготовлено… Можно сдать хоть сегодня.

— Деньги у тебя еще?

— По обыкновению, в моей шкатулке.

— Ты… вот что… замялся несколько Свитка. — Ты мне выдай пять тысяч… мне нужно.

— Дашь квитанцию, выдам, — подумав, согласилась Ванда.

Свитка помолчал и слегка поморщился.

— А ты без квитанции… — улыбнулся он как-то деликатно и робко.

— А ты стоишь того? — укорливо стала она выговаривать.

— Стою, голубка! ей-Богу стою!.. Денег у меня совсем мало остается.

— Константы! ведь это же не мои… Подумай! — серьезно предупредила она.

— Ах, Боже мой, знаю, что народовы!.. Что за напоминание?!

— Он же еще и сердится!.. Это мне нравится! — подтрунивая над ним, рассмеялась Ванда. — А ну, покажите, покажите вашу надутую мордочку!

— Ах, Ванда! право мне не до шуток! — досадливо чмокнул он губами. — Ты добрая девушка, ты должна понять это!.. Кому же тебе и дать, как не мне?!

— Послушай!.. бессовестный ты! — укорила она, приостановясь на минутку и заглянув ему в глаза. — "Кому же как не мне"!.. Да уж если я тебе себя отдала, если я себя не пожалела, так что говорить о деньгах!.. Но… ведь не мои, говорю тебе! Ксендз Эйсмонт на днях встретился с братом, так и то уж напоминал, что пора бы, мол, сдать к нему в общую кассу…

— К черту всех этих ксендзов Эйсмонтов! — вспылил Свитка. — Очень нужно сдавать ему!.. Единство кассы, подумаешь, выдумали!.. Нет, господа, погодите, дайте маленький срок, я все это уничтожу и в бараний рог согну всех этих непрошеных контролеров!.. Ксендз Эйсмонт!.. А кто этого ксендза уполномочивал?

— Как кто?!.. Он же ведь выбран был, — возразила Ванда.

— Вот я его выберу, дай только в Вильну добраться!.. — грозил вспыльчивый Свитка. — Очень нужно в одних руках такие громадные суммы оставлять; а он возьмет да потихоньку и удерет с денежками за границу. Вот ты и ищи его там и взыскивай фундуш народовый, а он тебе фигу покажет!.. Не отдавать ему денег!.. Слышишь ли? Не сметь отдавать больше, и кончено!

— Если бы моя власть, Константы… — заговорила было девушка, но Свитка круто перебил ее.

— Не твоя власть, а моя!.. Я знаю, что говорю и что делаю!.. Я говорю тебе, — продолжал он через минуту, уже успокоясь, — я говорю тебе, дай только мне до Вильны добраться, и я устрою, что «выдзял» [127] Отдел ржонда. тотчас же вышлет полную номинацию на твое имя. Тогда не ксендз Эйсмонт, а ты у меня будешь главной казначейшей. Нам еще, Ванда, нужны, очень нужны будут деньги, — внушительно и веско добавил он. — Погоди, вот я переговорю с тобой и с братом, так ты сама увидишь и согласишься… Нам надо, Ванда, как можно крепче сплотить и расширить свою собственную партию… У меня уже есть план… хороший, выработанный план!.. И люди найдутся!.. Так что же, моя прелесть, даешь что ли мне пять тысяч? — заключил он нежно-ласковым, заигрывающим тоном.

Девушка помолчала и поглядела на него пристально и нежно.

— Разве твоя Ванда может отказать тебе в чем-либо? — улыбнулась она своей светлой улыбкой.

— Молодец девочка!.. Люблю! — воскликнул Свитка, крепко сжав под своим локтем ее руку. — Не будь здесь народу на улице, так бы и расцеловал тебя за это!

— А без того и не подумал бы? — лукаво усмехнулась она.

— Я-то?.. А вот погоди, дай время, лишь одну минутку удобную: я тебе напомню старину!.. Твой Константы — твой по-прежнему! Твой безраздельно! — проговорил он со страстным увлечением, судорожно сжимая ее ручонку, которая грациозно покоилась у него под рукой.

В это время они приблизились к воротам, прорезанным в высоком деревянном заборе, и вошли в калитку.

В глубине поросшего травой двора стоял старенький покривившийся от времени, но чистенько выбеленный деревянный домишко с гонтовой кровлей, с крытым, выдающимся на столбиках крылечком посередине переднего фасада и с небольшим садиком позади, который спускался почти к самому Неману.

Этот домишко принадлежал матери панны Ванды, вдове надворного советника Влодко, который во время оно занимал недурненькое местечко в губернской иерархии, и плодом этого местечка — впрочем, плодом весьма скромным — оказался у него домишко на Подольной улице, где теперь помещалась его вдова, старая пани Влодкова, с дочерью панной Влодкувной и сыном Юзефом, которого еще покойный отец успел довольно выгодно пристроить на коронную службу. Остальные дети пани Влодковой, дочка Анця и сын Стасик, как малолетки, в особенный расчет еще не принимались.

Панна Ванда вошла сама и ввела с собою в этот домик своего гостя, как полная и самовластная хозяйка. Анця с визгом, вприпрыжку бросилась к ней навстречу со своими подстриженными волосами, угловатыми плечиками, красными, худощаво-длинными ручонками и гусиными плоскими ногами, Анця вступала в ту пору, когда девочки физически «тянутся» вверх и потому становятся некрасивы.