Всеволод Крестовский - Кровавый пуф. Книга 2. Две силы

— В таком случае, я нахожу, прежде всего, что это растение не стоит вовсе никакого ухода, — улыбнулась графиня; — оно вполне бесполезно.

— Я позволяю себе не согласиться с этим мнением, — мягко возразил гость. — Он нам положительно нужен; а потому комитет и обращается к вашему великодушию.

Графиня подумала.

— Если это так необходимо, то… в крайнем случае… конечно, — промолвила она с не совсем-то большой охотой, — хотя признаюсь вам, мне вовсе не улыбается эта миссия: он мне и тогда еще надоел уже; а теперь опять!.. Это ведь ужасно! И главное, так скучно! — поморщилась Цезарина и сделала очень милую гримаску. — И наконец, я все-таки остаюсь пря прежнем моем мнении: вы слишком много обращаете на него внимания, слишком много возитесь с ним, тогда как он нипочему не заслуживает этого.

- Что ж делать! — снова пожал плечами Свитка, — можете первоначально это и была ошибка с нашей стороны; но… мы, к сожалению, слишком уж далеко зашли с ним, он слишком много знает уже, посвящен несколько более, чем бы следовало и потому нельзя бросить его на полудороге… Надо продолжать, надо по необходимости вести до конца его.

— Хм… Но к чему же!.. Не лучше ли вам найти случай как-нибудь от него совсем отделаться?

— То есть? — внимательно вперил в нее пытливый взгляд Свитка.

— То есть так, чтоб он был для вас безопасен.

— Но если он может быть еще полезен? Отделаться, конечно, всегда в нашей власти, но мы хотим попытаться прежде, обратить его на путь истины, а отделаться — это уже крайнее средство, и мы будем иметь его в запасе.

— Но неужели ж моего влияния было еще недостаточно? ведь он тогда совсем уже было решился! — спросила Цезарина с несколько тщеславным и легкомысленным сознанием своего женского всесильного могущества.

— К удивлению и к сожалению — недостаточно! — с улыбкой вздохнул Свитка.

Эти слова отчасти задели за живое женское самолюбие графини.

— Что же он, передумал? — спросила она, пренебрежительно двинув губою.

— Увы!..

— Значит он трус!

— Напротив! — с убеждением возразил ей Свитка.

— Так что ж это за колебания? что за малодушная нерешительность?.. Он струсил, — говорю вам.

— Нет, он разочаровался.

— В ком и в чем?

— О, только не в вас!.. Никак не в вас, графиня! — с живостью подхватил собеседник.

Цезарина презрительно и свысока усмехнулась.

— Много чести! — проговорила она. — Так в ком же, если не во мне?

— Мм… Как вам сказать!.. Отчасти в некоторых деятелях, а отчасти и в самом деле.

— Ну, и бросьте его с Богом, когда так!

— Нельзя; слишком далеко зашло, говорю вам! А вы одна только можете очаровать его снова… Ваша власть над ним беспредельна, насколько я понимаю… А он нам еще пригодится.

— Не понимаю, на что это он может годиться вам! — пожала она плечами. — Человек самый дюжинный и в герои вовсе не годится.

— О, Боже мой! Да из нас никто и не смотрит на него, как на феникса, — с живостию подхватил Свитка. — Человек-то он, конечно, самый обыкновенный, но… ведь не богам же горшки обжигать, в самом деле! А в нем есть некоторые очень пригодные качества.

— Например? — недоверчиво прищурилась графиня.

— Например, он человек далеко не глупый, — это раз.

— Но не положительно умный, — оспорила она.

— Пожалуй! Но положительного ума от него и не требуется. Во-вторых, он крайне молод душою. Это и его недостаток, и его достоинство. В-третьих, он способен на увлечение: в нем есть страсть, и вы, графиня, конечно знаете эту сторону его характера.

— В-четвертых! — перебив Свитку, стала она высчитывать, — человек он ужасно легкий, поверхностный, без малейшей основательности.

— Отчасти может быть вы и правы, — согласился Свитка, — но эти качества в нем опять-таки от его молодости. Это для дела еще не помеха, а в иных случаях, пожалуй, и достоинство. Но в нем есть энергия, есть упрямство, если не сила воли; я даже знаю случай, когда во время студенческой истории он обратился к толпе товарищей с очень разумною и одушевленною речью — толпа его послушалась; стало быть, этот человек в иных случаях может даже и влияние свое оказывать, увлекать за собою. Ведь эта-то собственно черта и заставила нас тогда обратить на него внимание.

— Ну, хорошо, — согласилась Цезарина, — в Петербурге, между русскою молодежью он, пожалуй, мог быть нам полезен; но здесь-то что вы с ним намерены делать?

— Как что! Помилуйте! — горячо вступился Свитка. — У него есть уже свое назначение в здешнем отделе "Земли и Воли" — это первое! А затем — пропаганда в войске, между солдатами, между офицерами, и наконец, если он и попадется, если его сошлют или расстреляют, то подумайте, какая это прекрасная декорация для Европы!.. Для пользы, для более очевидной правоты нашего правого дела даже необходимо, чтобы в нашем лагере были настоящие, кровные русские. Их борьба за нас еще более санкционирует наше дело! Подумайте!.. Это раз решено, и оно, говорю вам, необходимо, безусловно необходимо нам!

Графиня ничего не ответила, но видимо раздумалась над словами своего гостя.

— И потом, — продолжал он, — в сущности что вам это стоит!.. А между тем услуга общему делу, которому вы уже приносили столько добрых, незабвенных услуг. Вы, говорю вам, всесильны над этим юношей: он любит вас беспредельно и страстно; вам это будет так легко: немножко ласки, немножко кокетства, немножко горячих фраз о деле, да чуточку надежды в его пользу — вот и все!.. Принесите, графиня, эту маленькую жертву, позаймитесь им еще немножко!

— Ах, я готова бы, но… это, право, так скучно! — поморщилась она, как балованный капризный ребенок.

— Ну, и поскучайте немножко для благой цели! — с улыбкою упрашивал Свитка. — Ведь приходится же вам скучать иногда в заседаниях «Доброчинности», [158] Благотворительное общество в Варшаве. это будет маленькая игра в кошку и мышку, значит, несколько веселее. Итак, — поднялся он с места, — какой ответ прикажете мне передать от вас комитету?

— Передайте, что я, пожалуй, согласна, — равнодушно сказала она, тоже подымаясь из своей качалки. — Хоть и скучно, но… нечего делать! роль свою постараюсь исполнить исправно; только попросите пожалуйста ваших друзей вперед не навязывать мне более подобных ролей.

Свитка глубоко и почтительно поклонился.

— О, графиня! — проговорил он с чувством, — поверьте, что мы глубоко ценим ваше истинно патриотическое самопожертвование!.. Простите великодушно! Но… что же делать! обстоятельства вынуждают просить у вас этой новой жертвы… Принесите же ее ради воскресающей Польши!

— Я уже сказала! — приветливо улыбнулась она, польщенная последними фразами гостя. — Только когда же вы доставите мне случай как-нибудь кстати встретиться с этим Хвалынцевым?