Николай Гарин-Михайловский - Гимназисты (Семейная хроника - 2)

Мир тебе! Во тьме Эреба

Ты своею силой пал...

Корнев во время чтения брал с полу то ту, то другую книгу. Тут были и Берне, и Гейне, и журналы прежних годов, и журналы последних дней.

- Что это ты читал? - спросил Корнев, перелистывая Гете.

- Брось-б-брось, - горячо заговорил Берендя, увидя в руках Корнева Гете, - ж-жил в самую тяжелую эпоху страданий своего народа и... и... не отозвался ни одним звуком. Лучшую эпоху ф... французов называет п... печальной ошибкой...

- О-о-ой! - надрываясь от смеха, стонал Корнев. - Да что ты читал?

- В... выписки делаю, - лучше запоминается.

Корнев взял в руки увесистую тетрадь Беренди.

- Это все летом? Здорово работал.

Корнев с завистью посмотрел на Берендю и принялся сосредоточенно за ногти.

- Чай есть? - спросил Карташев.

Берендя, удовлетворенно следивший за Корневым, возвращенный Карташевым к действительности, смущенно ответил:

- Че... черт возьми. Как раз все деньги вышли.

- Идем к нам, - предложил Карташев.

- О?! - нерешительно произнес Берендя.

- Конечно, - подтвердил Корнев.

Берендя на мгновение задумался и, замотав головой, проговорил:

- Что ж? идем.

- Ну, так идем, - встал Корнев.

- Постой, отчего вы так рано приехали из деревни?

Карташев покосился на Корнева и опять сел.

- Так, ерунда, - раздумчиво сказал Корнев.

Корнев, щадя самолюбие Карташева, передал вкратце события в деревне.

- Т... ты говорил с матерью? - спросил по окончании Берендя.

Карташеву было тяжело и неприятно.

- Что ж ей скажешь? - скажет: мальчишка... - Наступило молчание.

Берендя опустил голову и машинально смотрел в свою тетрадь.

- С... слушай, я не пойду к тебе.

- Идем, - тоскливо и быстро позвал Карташев.

- Идем, - поддержал и Корнев.

- Е-ей-богу, не пойду...

- Ну, что за ерунда!

Карташев обиделся.

- А как ты думаешь, с... сознает она?

- Ну, да брось, одевайся, - настаивал Корнев.

Берендя в нерешительности смотрел на Карташева. Не хотелось ему обидеть и Карташева, не хотелось и встречаться с Аглаидой Васильевной, - тянуло к книгам, и жаль было терять время.

- Нет, ей-богу... Я лучше в другой раз...

- Ну, так как же? - спросил Корнев, смотря на Карташева.

Карташев, видимо, обиделся.

- Ну, че... черт с тобой, идем.

- Нет, конечно, это свинство, - начал было Карташев и наклонил голову.

- Да брось, - перебил его Корнев, - идет. Ну, одевайся.

- С... слушай, у меня ничего нет... в... вот только...

Берендя взял со скамьи грязный пиджак.

- Ну и отлично.

Берендя добродушно усмехнулся и не без едкости спросил:

- М... может быть, она прикажет меня вывести?

Карташев совсем обиделся.

- Ишь какой ты стал! - хлопнул Берендю Корнев по плечу.

Все трое вышли.

На улице царила пустота сумерек.

Берендя шел с Корневым впереди, а Карташев плелся поодаль. Корнев как-то вдруг не то забыл о Карташеве, не то потерял к нему интерес. Напротив, Берендя привлекал его к себе, и он повел с ним оживленный разговор.

Беренде было приятно это внимание, он с достоинством щипал свою бородку и энергичнее обыкновенного поматывал головой.

- Несомненно, - говорил, шагая, Корнев, - полный разлад между теорией и практикой... В деревне это как-то особенно рельефно - это разделение труда, о котором кто-то сказал, что одни сеют пшеницу, а другие едят ее. С одной стороны, конечно...

Корнев пренебрежительно махнул рукой.

- А впрочем... С одной стороны, нельзя не признаться, а с другой нельзя не сознаться... и в конце концов теория и практика вот как стоят друг против друга.

Он показал пальцами, поставив их один против другого, как стоят теория и практика, и махнул пренебрежительно рукой.

- Придет, конечно, время, - сказал он, помолчав.

- Н... не для всех. Персам, например, просто не по средствам будет уж догнать... И... история показывает нам, что и прежде упущенное время не наверстывалось... И тут работает уж п... просто экономический закон... неизбежный. П... под защиту более сильного н... нужда поставит. Бухара...

- Движение, конечно, есть.

- Достаточность этого движения кем определяется? доброй волей убежденного, что оно достаточно?

- Типичное, в сущности, время, - раздумчиво заговорил опять Корнев. - С одной стороны, будто и правы его мать и мой почтеннейший родитель. Кто мы? Мальчишки... А с другой, ведь это всё вопросы, поднятые людьми такого ума, перед которыми и мой батюшка и его мать... А ведь апломб какой! Ну, мой-то хоть мычит только, а возьми его мать? Послушаешь - вдохновенье, убежденность... а в сущности, одно сплошное недомыслие или, еще хуже, фарисейство... Прямо понимает и морочит... себя, конечно. А Неручев уж просто наглец: врет без зазрения совести прямо в глаза: знает, что врет, и глазом не моргнет.

- Кто это Неручев?

- Один сосед Карташева.

Корнев сосредоточенно принялся опять за свои ногти.

- Ерунда, - сказал он пренебрежительно.

- К... корабль без якоря. Р... работа без устоев... Кучка возится, строит, а... а пришла волна м... мрака, и... и все к черту, к... колесо белки. Нет фундамента о... образования д... достаточного, чтоб противостоять н... напору этой волны... И... и покамест так будет, из бездны м... мрака вылезет еще с... столько охотников...

Берендя шел, как палка, подгибал коленки, смотрел своими лучистыми глазами твердо и непреклонно перед собой, спокойно, равномерно все гладил свою бородку, и только похолодевшие пальцы его рук нервно дрожали да сильнее разлилась мертвенная желтизна от глаз к щекам.

Некоторое время оба шли молча.

- Восьмой класс... - проговорил Корнев.

С лица Беренди слетело все вдохновенье. Это был опять прежний испуганный, растерявшийся Берендя.

- Врешь?! - замирая, спросил он.

- Да вот...

Корнев лениво остановился и мотнул на подходившего Карташева. Карташев начал было нехотя, но злоба дня захватила, и приятели горячо и возбужденно заговорили на жгучую тему.

Они незаметно вошли в отворенную калитку карташевского дома и через двор прошли прямо на террасу.

- Может, все это еще только слух, - сказал Корнев, отгоняя неприятные мысли.

В сумерках мелодично раздавалась игра Наташи. Корнев сделал жест, и все трое на цыпочках пошли по террасе, чтоб не услышала Наташа. Они тихо уселись на ступеньках и молча слушали. Наташа импровизировала, по обыкновению. Ее импровизацию особенно любил Корнев и называл ее в шутку Шубертом. Мягкие, нежные, тоскующие звуки лились непрерывно, незаметно охватывали и уносили.

Вечер, сменивший жаркий день, пока точно не решался еще вступить в свои права. Было пыльно и душно. Но в небе уже лила свой обманчивый прозрачный свет задумчивая луна. В неподвижном воздухе застыли утомленные в безмолвном ожидании ночной свежести деревья. Только наметились бледные тени; скоро сгустятся они и темными полосами рельефнее отсветят яркость луны. В воздухе, в саду было пусто, и только нежная музыка наполняла эту пустоту какой-то непередаваемой прелестью. Звуки, как волны, мягко и сильно уносили в мир грез, и дума вольная купалась в просторе летнего вечера.