Юрий Тынянов - Пушкин и его современники

Этою статьею, собственно, и заканчивается серьезная литературная полемика. Остальные статьи: объяснение с Кюхельбекером и Одоевским обидевшегося Булгарина и ответы - ничего существенно нового не вносят. Новое вносит уже живое обсуждение, в котором принимают участие руководящие литературные круги.

В этих кругах статья Кюхельбекера вызвала разноречивые отзывы. Решительным его противником оказался А. И. Тургенев. "Кюхельбекера читал с досадою... Давно такого враля не бывало", - писал он Вяземскому. * Решительным сторонником Кюхельбекера оказался Баратынский. "Я читал с истинным удовольствием разговор твой с Булгариным... Вот как должно писать комические статьи!.. Мнения твои мне кажутся неоспоримо справедливыми". [161] К лету 1824 г. относится стихотворение Баратынского "Богдановичу", где Жуковский упрекается в том, что к музам русских поэтов пристала немецкая хандра. Рылеев пишет Пушкину о "пагубном влиянии Жуковского на дух нашей словесности ... мистицизм... мечтательность, неопределенность и какая-то туманность... растлили многих и много зла наделали".**[162] Впрочем, это не значило, что Баратынский отказался от элегий; во второй половине 1824 г. Дельвиг писал Кюхельбекеру: "Плетнев и Баратынский целуют тебя и уверяют, что они все те же, что и были: любят своего милого Вильгельма и тихонько пописывают элегии". По-видимому, согласие Баратынского с Кюхельбекером не распространялось на вопрос об оде. Неодобрительно, но несколько неуверенно и выжидательно отнесся к статье Вяземский. "Читал ли ты Кюхельбекериаду во второй "Мнемозине"? - писал он А. И. Тургеневу. - Я говорю, что это упоение пивное, тяжелое. Каково отделал он Жуковского и Батюшкова, да и Горация, да и Байрона, да и Шиллера? Чтобы врать, как он врет, нужно иметь язык звонкий, речистый, прыткий, а уж нет ничего хуже, как мямлить, картавить и заикаться во вранье: даешь время слушателям одуматься и надуматься, что ты дурак". [163] То же самое повторил он и в обращении к Пушкину: "Пушкину поклон... Что говорит он о горячке Кюхельбекера? Я говорю, что это пивная хмель, тяжелая, скучная. Добро бы уж взять на шампанском, по-нашему, то бьют искры и брызжет"! ***

* Остафьевский архив, т. III, стр. 69.

** II часть "Мнемозины" вышла весной (цензурное разрешение подписано 14 апреля 1824 г.), и здесь можно усмотреть прямую связь между стихотворением Баратынского и статьею Кюхельбекера.

*** Остафьевский архив, т. V, стр. 31-32.

На Пушкина, однако, горячка Кюхельбекера произвела более серьезное и глубокое впечатление.

Пушкин был глубоко задет статьей. Многое в ней не было для него неожиданным. Еще в 1822 г., в заметке, носящей теперь название "О слоге", [164] он писал о стихах: "...не мешало бы нашим поэтам иметь сумму идей гораздо позначительнее, чем у них обыкновенно водится. С воспоминаниями о протекшей юности литература наша далеко вперед не подвинется". *

* Ср. статью Кюхельбекера: "Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и переживаем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях" ("Мнемозина", 1824, т. II, стр. 37).

Подобно Кюхельбекеру, Пушкин по наплыву элегий предвидел близкий поворот в лирике. После статьи Кюхельбекера он осознал это еще более. В конце 1824 г. он писал в предисловии к первой песне "Евгения Онегина", цитируя Кюхельбекера: "Станут осуждать... некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие".

Уже к 1825 г. относится стихотворение "Соловей и Кукушка", где соловью, разнообразному певцу, противополагается подражательница-кукушка:

И Пушкин не уставал размышлять о выходе из тупика. Здесь особое значение приобретает вопрос о "высоком искусстве", связанный для Пушкина со статьей Кюхельбекера. Этот вопрос оказался чрезвычайно важным для Пушкина. До конца своей литературной деятельности он не устает его пересматривать, иногда колеблясь между двумя противоположными ответами.

Среди напечатанных в 1828 г. в "Северных цветах" "Отрывков из писем, мыслей и замечаний", писанных Пушкиным в разное время, имеются два отрывка, которые несомненно представляют собою заметки по поводу (и, может быть, первоначально при прении) статьи Кюхельбекера.

Напомню соответствующий отрывок статьи: "Вольтер сказал, что все роды сочинений хороши, кроме скучного: но он не сказал, что все равно хороши. Но Буало, верховный, непреложный законодатель в глазах толпы русских и французских Сен-Моров и Ожеров, объявил:

Un sonnet sans dйfaut vaut seul un long poиme.

Есть, однако же, варвары, в глазах коих одна отважность предпринять создание эпопеи взвешивает уже всевозможные сонеты, триолеты, шарады и, может быть, баллады". [165]

Два, рядом стоящие, "Отрывка" Пушкина касаются обеих цитат:

Хорошая эпиграмма лучше плохой трагедии... что это значит? Можно ли сказать, что хороший завтрак лучше дурной погоды?

Хорошо было сказать это в первый раз; но как можно важно повторять столь великую истину? Эта шутка Вольтера служит основанием поверхностной критики литературных скептиков, * но скептицизм во всяком случае есть только первый шаг умствования. Впрочем, некто заметил, что и Вольтер не сказал: йgalement bons". (Разрядка всюду моя. - Ю. Т.)

Таким образом, Кюхельбекер здесь хотя и не назван (по понятным тогда причинам), но совершенно определенно указан.

Кроме того, из заметок при чтении его статьи взята еще: "Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных". Заметка извлечена из более обширной общей заметки "О вдохновении". [166]

В двух приведенных отрывках наблюдается любопытное колебание: в первом Пушкин находит неправильной, невозможной самую постановку вопроса о преобладающей ценности литературных жанров; во втором он явно склоняется к противоположному мнению, ссылаясь при этом на Кюхельбекера. **

* Ср. многочисленные применения цитаты у поверхностной или беспринципной критики (Булгарин о I гл. "Евгения Онегина", Бестужев в письме к Пушкину о "Евгении Онегине" и т. д.).

** Вероятно, к Дельвигу относится другой отрывок: "Один из наших поэтов говорил гордо: "Пускай в стихах моих найдется бессмыслица, зато уж прозы не найдется". Ср. "Старую записную книжку" Вяземского: "Дельвиг говаривал с благородною гордостью: "Могу написать глупость, но прозаического стиха никогда не напишу" (Полное собрание сочинений П. А. Вяземского, т. VIII. СПб., 1883, стр. 130). Резкое теоретическое разграничение прозы и поэзии есть и у Кюхельбекера (см. выше), оно так же, как и противоположные положения карамзинистов, касалось по существу прозы и поэзии как семантических систем. Выпады против "бессмыслицы" архаистов и, в частности, Кюхельбекера в этом смысле соответствуют борьбе Сумарокова против "бессмыслиц" поэтического языка Ломоносова. Характерно, что Пушкин в этом отрывке совершенно изжил прямолинейное карамзинистское отношение к "бессмыслице".