Юрий Тынянов - Пушкин и его современники

Весь черновой набросок эпилога поэмы "Бахчисарайский фонтан" говорит о той же скрытой любви, что и элегия "Погасло дневное светило", и при этом в чертах еще более конкретных.

Здесь замечательны самые определения: это любовь слепая, несчастная, безумная, но прежде всего - таинственная. Однако же молчание о ней не распространяется на поэзию: поэт разглашает в свете свое безумство лирой.

В чистовом виде это место получило следующий вид:

Это могло относиться только к стареющей Карамзиной.

В чистовике уже, однако, стерты главные конкретные черты черновика. В первом издании поэмы, в 1824 г., Пушкин откинул еще 10 стихов, начиная со стиха:

Между тем черновой набросок - это как бы непосредственная запись, поэтический дневник с автобиографическими чертами. "Безумная любовь" элегии "Погасло дневное светило") точно здесь отнесена к отроческим летам и вызывает воспоминание о посмеяниях, о проступках ранних лет и "постыдных слезах".

Это поэтический двойник рассказов Блудова о том, как смеялись Карамзины над любовным письмом Пушкина, о месте в их царскосельском китайском доме, облитом слезами Пушкина.

Нет, не петербургское увлечение светской певицей, не мимолетная южная любовь к молоденькой девушке, а страсть ранних лицейских лег, "невозвратимые заблуждения" отроческих лет.

Самое создание "Бахчисарайского фонтана" связано с воспоминанием о Карамзиной, с ее рассказом.

25 августа 1823 г. Пушкин писал брату из Одессы: "Здесь Туманский. Он добрый малой, да иногда врет - напр., он пишет в П. Б. письмо, где говорит между прочим обо мне: Пушкин открыл мне немедленно свое сердце и porte-feuille, - любовь и пр... дело в том, что я прочел ему отрывки из "Бахчисарайского фонтана" (новой моей поэмы), сказав, что я не желал бы ее напечатать потому, что многие места относятся к одной женщине, в которую я был очень долго и очень глупо влюблен, и что роль Петрарки [32] мне не по нутру. Туманский принял это за сердечную доверенность и посвящает меня в Шаликовы [33] - помогите!"

Таково письмо к брату.

Как эти чувства, воспоминания и мысли близки его поэзии, в какой мере это поэтические мысли, мы узнаем из конца первой главы "Евгения Онегина", законченной в октябре 1823 г., т. е. через два месяца после письма брату:

Любви безумную тревогу Я безотрадно испытал. Блажен, кто с нею сочетал Горячку рифм: он тем удвоил Поэзии священный бред, Петрарке шествуя вослед, А муки сердца успокоил, Поймал и славу между том, Но я, любя, был глуп и нем. *

Петрарка (и в письме к брату и в "Евгении Онегине") - точный поэтический термин у Пушкина: это поэт любви платонической. Строки:

- повторяют элегию, где выражение "Любви безумной, безотрадной" - это неизменное точное определение этой юношеской, ранней, "утаенной" любви.

Боязнь огласки личного тайного смысла поэмы "Бахчисарайский фонтан" не может Пушкину помешать говорить о нем. 8 февраля 1824 г. он пишет из Одессы Бестужеву: "Радуюсь, что мой фонтан шумит. Недостаток плана не моя вина. Я суеверно перекладывал в стихи рассказ молодой женщины.

* К нежным законам стиха я приноравливал звуки ее милых и бес-· хитростных уст (франц.). - Прим. ред.

Жажда высказаться здесь необыкновенна, а фраза о молодой женщине (что не подходит к годам Карамзиной) вовсе не маскировка, а власть образа, переведенное начало цитаты из Андре Шенье "La jeune captive" - "Молодая узница". Привожу ее:

Как часто у Пушкина цитата, быть может, имеет расширительное значение. Образ "молодой узницы", так же как собственных томительных дней (mes jours languissants) - быть может, воспоминание образов собственного лицейского "заточения" и царскосельского одиночества красавицы Карамзиной.

Эта творческая нескромность была сразу же подхвачена. Булгарин перехватил письмо и напечатал его в "Литературных листках" (1824, ч. 1, №4) в виде отрывка: "Недостает плана" и т. д. 35 Пушкин пугается, что это любезное, почти любовное воспоминание, доказывающее нескромность, попадется на глаза любимой женщины. Он пишет 29 июня 1824 г.: "...черт дернул меня написать еще кстати о Бахчисарайском фонтане какие-то чувствительные строчки и припомнить тут же элегическую мою красавицу. - Вообрази мое отчаяние, когда увидел их напечатанными. - Журнал может попасть в ее руки. Что ж она подумает, видя, с какой охотою беседую об ней с одним из петербургских моих приятелей. Обязана ли она знать, что она мною не названа, что письмо распечатано и напечатано Булгариным ... Признаюсь, одной мыслию этой женщины дорожу я более, чем мнением всех журналов на свете и всей нашей публики. Голова у меня закружилась". *

* "Элегическая красавица" - здесь, может быть, не только обозначает: "красавица, рассказывающая элегии", но и "красавица, которой посвящены элегии, героиня элегий".

Это удивительная черта Пушкина: он должен скрывать, таить от всех свою любовь, имя женщины, а жажда высказаться, назвать ее до такой степени его мучит, что он то и дело проговаривается. В "Отрывках из Путешествия Онегина" (1827) Пушкин вспомнил о своих крымских впечатлениях и чувствах: