Лев Толстой - Дневники

Ездил верхом в Новую Колпну. Пьяный Федотов, старшина, сироты. Очень хорошо себя чувствовал. Все руки не доходят писать. Стараюсь не огорчаться. Кажется, ничего плохого не было. Помню бога. Обед, вечер бессодержательно. Читал немного Достоевского и "L'immole". Все яснее и яснее становится безумие жизни всей и, в особенности, русской, и как будто готовлюсь высказаться. Ночью очень болел живот и изжога. Проснулся поздно.

[...] Ходил по саду и пруду. Приехали Daniel и Алеша Сергеенко. Тяжело спал. Обедал, с трудом говорил по-английски. Daniel умный, холодный человек. Все нездоровится. Согрешил с просительницей, пристававшей поутру. Написал подполковнику о боге недурно. Сейчас ложусь спать.

26 ноября.Лучше себя чувствую. Письма прочел и написал и занялся предисловием "На каждый день". Подвинулся. Но не кончил. Ездил с Ольгой, Даниелем и детьми кататься. Телеграмма от печатников. Неловко. Как не желать освободиться - в пустыню или умереть. Впрочем, может быть, все это нужно. Записать. Было два раза желание записать, а теперь забыл.

Нынче два сочувствующие письма о науке. Одно от Колечки. Он послал статью Ивану Ивановичу.

29 ноября.Встал очень бодр. Не одеваясь, начал работать над предисловием к "На каждый день". Вышел - женщина, по дурной привычке хотел отказать. Вышла, напротив, радость. Постараюсь в другом месте описать. Работал исключительно споро. Кое-как кончил предисловие. Ездил с Душаном в Крыльцово. Застал в избушке на печи хозяина-старика в агонии. [...]

30 ноября.Записываю только, чтобы не запускать. И писать нечего и не хочется. Встал усталый. Просители по продаже для податей. Чуть-чуть занялся предисловием. Ездил в Новую Колпну. Там писарь рассказал, как собирают подати. Был Андрей. Я не мог взять на себя, чтобы любовно говорить с ним. Также и дома был не добр, хоть и не сделал ничего дурного. Обедал без Андрея. Читал "L'immole". Удивительно описание чуда, совершенного Lourd'ской божьей матерью. Читал о Руссо в лексиконе. Профессор "разобрал и осудил его". Глупость людская все больше и больше ужасает меня. [...]

Ошибаются, думая, что можно заставить себя любить. Можно и нужно только удержать себя от того, что мешает любить: побороть грех, понять соблазны, распутать суеверия, и любовь, любовь ко всем, сознание не одной своей, а всей жизни, будет.

1 декабря.Ходил утром к Курносенковой, заходил и к Шинтякову. Положение голопузых у Курносенковой ужасно. Очень хочется написать "Три дня в деревне". Работал над предисловием. Письмо об имении, переведенном на жену, к стыду моему, огорчило меня, и очень. Ездил верхом к Марье Александровне. Приехал Иван Иванович. Спал, иду обедать.

3 декабря.Вчера пропустил. Ходил на деревню к старосте. Просители обманывают. Все так же жалко. Хорошо работал над предисловием. Как будто кончил. Ходил на каток. Сашей любовался. (Будешь переписывать, помни, что любоваться хочу в тебе такой же духовной энергией.) Иван Иванович, Елена Евгеньевна, Буланже. Так хорошо, просто, близко, дружно. Вечер увлекся поправкой Ми-Ти. Может быть хорошо. Сегодня спал очень мало с кошмаром. Встал поздно. Ходил по саду. Пропасть нищих. Не хватает на всех внимания. Одному отказал. Записать:

1) Чтобы быть художником слова, надо, чтоб было свойственно высоко подниматься душою и низко падать. Тогда все промежуточные ступени известны, и он может жить в воображении, жить жизнью людей, стоящих на разных ступенях.

2) Не люблю, даже считаю дурным поэтически, художественное, драматическое третирование религиозно-философски-этических вопросов, как "Фауст" Гете и др. Об этих вопросах надо или ничего не говорить, или с величайшей осторожностью и вниманием, без риторики фраз и помилуй бог - рифм. [...]

[...] Вчера получил письмо Черткова и выписки дневника его. Поразительно, как мы духовно работаем на одной и той же плоскости.

Вечер. Ходил по дороге. Сел к бабе, вывалился из саней. Телятинские мужики просили у меня дорогу. Было тяжело. Сказал Соне хорошо, мягко, и она сделала. Очень приятно. Вечер чувствовал себя особенно слабым, сонным. Читал L'immole. Он верит в католицизм и рассчитывает на большой круг читателей, тоже верующих. Письмо от Трегубова. Надо ответить.

6 декабря.Встал рано. Ходил далеко. Дома хорошо исправил о науке. Написал письма. Ходил на деревню. У Морозова восемь сирот, больная старуха. У Резунова Семенова гость. Когда я сказал, что умру охотно, он сказал:

что ж вам умирать, у вас капиталу хватит, хлеба и на вас хватит. Ездил в сопровождении большой компании в двух санях. Сейчас ложусь спать до обеда.

Вечером Душан принес "Анархизм" с своими замечаниями. Последнее очень верное, что конец слаб, я принял к сведению, поправлял, но пришел все-таки к решению не публиковать. Недобрая статья - не надо.

7 декабря.Все нездоровится, хотя нельзя жаловаться. Письма не читал. Писал Орлова. Немного подвинулся. Ездил к Марье Александровне. На душе хорошо. Слабо, но не дурно. Ложусь спать до обеда.

9 декабря 1909.[...] Вчера вечером читал Поссе. Нынче встал не поздно, здоровье лучше. Прекрасная погода. Ничтожные письма. Поправил добавление. "О науке", начал поправлять "Разговор за обедом", не кончил. Ездил верхом. Саша записала то, что в постели думал. Очень уж много я набрал работы. Иду обедать.

12 декабря.Все по-старому, по-обычному. В постели записал только письмо Фиалко, революционеру, рассудителю о религии. Письма. Трогательное, длиннейшее от Копыла. Все за что-то сердится, язвит. Я не читал всего, но рад, что ни малейшего зла не чувствую, но прямо жалко. Он, верно, больной. Поправлял "Сон". Еще придется поработать. Но форма эта может быть удачная. [...]

13 декабря.По-обычному. Письма. От Черткова. Работал над "Сном". Подвигается. Ездил к Марье Александровне. Прекрасная погода. Иду обедать. Все так же нет прежней твердости и радости.

Интересно нынче и очень полезно для освобождения от заботы о славе людской: прислана статья в "Русском знамени", где говорится о том, что я проповедник матерьялизма (sic), отрицающий все духовное, и в книге Джемса то, что я меланхолик, близкий к душевной болезни. Очень полезно, сейчас чувствую хорошее влияние. Надо помнить. Иду обедать. Записать:

1) Дети тем особенно милы, что живут всегда в настоящем. Даже их мечты сеть жизнь в настоящем и не нарушают ее. [...]

[14 декабря]Проснулся с ознобом, все сильнее и сильнее, и дошло до чрезвычайной тряски озноба, потом жар 42°, и я все забыл. Ночью видел Андрея, какого-то доктора, Буланже. Всю ночь было плохо, но очухался, и на душе так хорошо, как только могу. желать. Не нужно усилия для любви ко всем. Правда, когда окружен одними любящими, это легко. Утром пришли и Михаила, и Сергей, они все были в Туле.