Леонид Гаврилкин - Остаюсь с тобой

Когда подняли все свечки, Алесич не стал спускаться вниз, хотя и было время на передышку, стоял, смотрел, как буровики возятся у ротора, меняют долото. Начали опускать свечки. Теперь надо было крюком подтягивать трубы к талеру, быстро и точно, чтобы талер не висел перед носом в ожидании. Но и теперь, когда волей-неволей приходилось напрягаться, он делал все легко и проворно. Только когда последняя труба пошла вниз, почувствовал, как ноют от усталости руки и плечи. Ноги, когда он спускался по лестнице, предательски дрожали.

Рослик ждал его.

- Ну и гвардеец, - засмеялся он, вглядываясь в Алесича. - Признаться, не ожидал я от тебя такой прыти. Даже не подозревал, что работой верхового можно залюбоваться. А ведь стоял и любовался. Поздравляю! - И он подал Алесичу руку.

- Вы что, не знали, что алкаши умеют работать, - сказал Алесич, желая пошутить, но шутка прозвучала слишком серьезно.

- Не можете забыть? - насупился мастер. - Если вам неприятно, извините... Как говорят, больше не буду.

Алесич смутился.

- Шучу, Юрьевич, - с заметной теплинкой в голосе произнес он и пошел переодеваться.

Тяжело человеку одному в беде. Ему всегда хочется поделиться этой бедой с кем-нибудь. Не легче одному и в радости. Радость не в радость, если она на одного. В таких случаях человек еще больше чувствует себя одиноким, позабытым. В такие минуты очень хочется увидеть что-то похожее в глазах близкого тебе человека, ощутить, что он живет таким же чувством, как ты, сердцем понимает звон твоей души.

Алесич подождал, пока все не войдут в столовку. Ему хотелось зайти туда последним, чтобы никто не помешал ему задержаться у окошка, перекинуться двумя-тремя словами с Катей, встретить ее взгляд. Его еда стояла в окошке на подносе. Алесич нагнулся, заглянул на кухню. Кашлянул. Катя что-то мешала длинным ножом на сковороде. Она оглянулась, но его не заметила. Стоять и ждать было нечего. Он взял поднос с тарелками и пошел в свой угол. Сел спиной ко всем - сейчас он никого не хотел видеть, как не хотел, чтобы и его видели. Приподнято-радостное настроение сменилось вялым, угнетенным. Как будто кто погасил в его душе огонек, от которого светло было самому и который освещал все вокруг. Он пожалел, что не поехал в деревню, а остался на буровой. Дурак он, дурак. Еще рубашку отнес стирать...

- Что вы такой мрачный? Может, невкусно? - послышался у самого уха заботливый и вместе с тем чуть насмешливый голос Кати.

Алесич вздрогнул от неожиданности.

- Нет, нет, - ответил не своим голосом и почувствовал, как сердце вдруг замерло, остановилось.

Наверное, он выглядел в эти минуты смешным. Во всяком случае, женщине он казался смешным. Иначе чем объяснить, что, стоя рядом, она вдруг весело рассмеялась.

- Вот ваша рубашка... - Положила перед ним на стол бумажный сверток. Потом отнесла посуду, вернулась, ногой пододвинула поближе табуретку от соседнего столика, присела.

- Сегодня вечером зайди... А? Посидим, поговорим. Теперь вечера длинные, здесь без людей волком завоешь... Только смотри, чтобы мастер не заметил.

Алесич сидел как оглушенный. О таком он и не мечтал.

- Если тебе не интересно, то... - Она поняла его молчание по-своему.

- Нет, нет, - горячо запротестовал Алесич. - Я что? Я, как говорится, всегда того... Сам думал, как бы нам встретиться, поговорить... Да все боялся.

- Под самым небом работает, а на земле боится, - улыбнулась она. И этой улыбкой так много сказала, что Алесичу вдруг захотелось припасть к ее руке, расплакаться: с таким сочувствием, с такой лаской и добротой в глазах на него, кажется, никто и никогда не смотрел. Даже Вера в лучшие времена их жизни.

- Спасибо, - тихо проговорил он.

- Как только загорится у меня свет... - Поднялась, собрала посуду на его столике...

Алесич вышел из столовки, остановился. Что же делать? На буровой он не нужен. Разве когда долото сломается. А если не сломается, то до завтрашнего утра ему вольная воля. Лишь отлучаться никуда нельзя, чтобы можно было в любой момент позвать. Пойти разве подремать? Быстрее время пройдет. Он так и сделал. Разделся, лег на койку. Показалось, что лежал долго. Глянул на часы - прошло не больше десяти минут. Встал, подался на буровую. Помощники бурильщика сидели на трубах. Им тоже нечего было делать. Посидел около них. Послушал, о чем говорят. Всех беспокоило, куда переберутся, когда закончат бурить здесь. Потом поинтересовался, как работают дизели. Работали под повышенной нагрузкой. Гудели так, что дрожала земля. Постоял рядом с бурильщиком, посмотрел, как тот работает. Бурильщик вроде бы не замечал его. Держался рукой за рычаг, не сводил глаз с приборов.

Никогда еще короткий осенний день не казался Алесичу таким длинным. Чуть дождался, когда начнет смеркаться.

Под вечер потянуло прохладой, небо закрылось черными тучами. Стемнело быстро. Алесич надел брюки от костюма, чистую, чуть жестковатую после утюга рубашку. Галстук повязывать не стал. Набросив на плечи пиджак, вышел, присел на лавке, прислонившись спиной к столику. На кухне горел свет. Значит, Катя еще там.

Темень поглотила все вокруг. Даже небо было черное, как бездонная яма. Красные огоньки на буровой, как далекие звезды, светились беспомощно, - они всегда так светятся в сырую погоду. Над шоссе блекло отсвечивали тучи, отражая свет, который падал на них от автомобильных фар.

Кто-то прошел совсем близко.

- Отдыхаем, Андреевич? - послышался голос Рослика.

- Вышел на минутку перед сном...

Алесич встал, делая вид, что собирается в вагончик. Даже сделал шаг или два. Увидев, что мастер исчез в темноте, остановился. В вагончике, где жила Катя, смутно обозначилось завешенное тюлем оконце. Огляделся. Никого. Только слышно, как натужно гудят дизели. Пахло сырой привядшей травой. Алесич подошел к вагончику Кати. В двери не стал стучать, толкнул их рукой. Чуть скрипнув, они отворились. Туманный столб света упал на землю. Алесич снова запер двери, повернул ключ. Замок громко щелкнул, точно в нем лопнула пружина. Катя в белом халате стояла у стола и резала хлеб.

- Добрый вечер... - Запнулся. Хотел назвать Катю по отчеству, но не знал, как звали или зовут ее отца, а назвать только по имени постеснялся.

- Добрый вечер, Иван, - сказала она так просто и обыденно, с такой улыбкой на лице, что Алесич сразу почувствовал себя как дома. - Раздевайся, проходи. Вот посидим, поговорим, а то ведь и говорить можно разучиться. - И, подождав, когда он снимет пиджак и повесит на спинку стула, исчезла за ширмой, которая разделяла вагончик на две половины.

На столике возвышалась бутылка вина и пара бутылок минералки. Но ничего, можно и не пить. Разве только сама захочет. Для храбрости. Тогда не откажешься.

Ширма всколыхнулась, оттуда вышла Катя в коротком, выше колен, зеленом платье, в туфлях на высоких каблуках. Сейчас она казалась более стройной, выше ростом. Лицо побледнело, серые глаза потемнели - или они казались такими оттого, что в вагончике было мало света. Черные волосы, раскинувшись густым снопом на плечах, сдавалось, оттягивали своей тяжестью голову назад. Катя подобрала платье, накрыв им табуретку, села. Сразу же взяла вилку и начала раскладывать закуску по тарелкам. Ее руки медленно плавали над столиком. Она говорила тихо, чуть не шепотом, подчеркивая этим то волнующее, таинственное, что было в этой их встрече.