Леонид Гаврилкин - Остаюсь с тобой

- Опять раствор?

- Да, опять раствор. Идите, Вячеслав Никитич, и отдайте распоряжение, чтобы Мустафаеву отправили раствор в первую очередь.

- И здесь не могут без блата, - возмутился Котянок и стукнул дверью.

- Какая его муха укусила? - удивился Скачков. - Кажется, никогда он не выходил из себя. Ну, ершистый, ну, несговорчивый, однако таким злым я вижу его впервые.

- Я ему шепнул, что вас вызывают в Москву, чтобы назначить вместо Дорошевича генеральным директором объединения, а Котянок не хочет с вами расставаться, - засмеялся Бурдей. - Этого не может быть, говорит, это так не делается... Одним словом, у мужика пропало настроение.

- Не будем об этом, - вздохнул Скачков и, обращаясь к главному геологу, продолжал: - Кстати, как дела у нефтеразведчиков?

- Никак.

- Вы же говорили, что они подняли нефтеносный керн?

- Сам видел. Нюхал. Все признаки нефти. А стали испытывать - сухо. Нефтеносный керн очень часто еще не нефть. Скорее всего, нефти там нет. Была бы, то нашли бы. Если на Зуевской площади она была, так искали, искали и в конце концов нашли. А то десять лет ищут, и пока что ни одного месторождения. Правда, есть у них там один геолог настырный. Буткевич его фамилия. Не сдается, уверяет, что большая нефть впереди. Ему не верят, над ним смеются, как над чудаком, а он знай гнет свое. Короче, дела у разведчиков не очень. Если в этом году ничего не найдут, то их, наверное, разгонят. Их уже предупредили.

- Ничего себе, веселенькая перспектива, - покачал головой Скачков и обратился к главному инженеру: - Игорь Семенович, докладывайте...

Планерка затянулась. Решив текущие вопросы, поговорили о перспективах нефтепромысла. Все службы подготовили свои мероприятия, так что было о чем поговорить и поспорить. Оставшись один в кабинете, Скачков позвонил в школу. Жены в учительской не оказалось. Сказали, что на уроке. Попросил передать, чтобы позвонила ему. Выйдя в приемную, спросил у Эммы Григорьевны, есть ли билет на самолет.

- Билет заказан, - озабоченно и как-то устало улыбнулась та. - До отлета осталось чуть больше трех часов. Машина ждет.

Скачков вернулся в кабинет, собрал на столе бумаги, нужные, по его мнению, положил в коричневую кожаную папку, с которой обычно ездил на совещания в объединение, в министерство.

Позвонила Алла Петровна.

- Что там случилось? - не без тревоги в голосе, хотя и весело спросила она.

- Срочно лечу в Москву.

- Я уже привыкла, что ты всегда срочно куда-нибудь летишь или едешь.

- Понимаешь, не знаю, зачем вызывают. Может, по плану, а может, и насчет работы.

- Какой работы? - насторожилась Алла Петровна.

- Понимаешь, пока что никого не прислали на место Дорошевича. Богатые месторождения нефти открыты в Сибири. Тоже нужны кадры. Я не знаю, зачем вызывают, но не исключено... Если бы какой отчет, написали бы, а то ничего, просьба приехать, и все...

- Спасибо, что догадался позвонить, посоветоваться. Впрочем, дождалась...

- Не надо, Алла!

- А разве не так? Может, и сейчас уже принял решение, да не хватает смелости сказать мне? Готовишь меня постепенно... Не знаю. Но думаю, что хватит с нас. Годы не те. Да и школу сейчас не могу бросить. Вот так, Валера... Когда назад?

- Не знаю. Думаю, завтра.

- Счастливо, - пожелала Алла Петровна и положила трубку.

"Кажется, нашла себя", - подумал о жене Скачков. Но на душе все равно было грустно. Может быть, оттого, что жену перестала интересовать его жизнь? Во всяком случае, сейчас она отнеслась к нему с полным безразличием. Школа, школа, а на все остальное закрыла глаза. Даже ничего не посоветовала. Сказала, как отрезала, что никуда не поедет, и баста. А ты, мол, как хочешь. И действительно, как быть? Впрочем, пока что здесь никакой проблемы нет. Все яснее ясного. Она никуда не поедет, а значит, и он тоже никуда не поедет. Откуда же эта тоска, сжимающая сердце, эта неуверенность? Какие-то колебания? Если бы с кем поговорить, посоветоваться, может, и спала бы с души тяжесть... Но с кем? В самом деле - с кем? Перебрал в уме всех, кого знал здесь, в Зуеве. Оказалось, нет никого, с кем можно было бы пооткровенничать. В Минске был Кириллов. Односельчанин, сосед. Всякий раз, когда накатывал серый туман одиночества, позвонишь ему, встретишься, глядишь, и посветлеет кругом. А если позвонить ему сейчас? А что сказать? Как живешь? И все? Правда, иногда и этого достаточно, чтобы на душе повеселело. Важно знать, что есть человек, который понимает тебя, что ты не один на земле. Но сейчас не успеешь дозвониться, а ждать не остается времени. А вообще-то почему он вдруг захандрил? Ничего же не случилось. Едет в Москву. Правда, неизвестно, зачем вызывают. Но это еще не основание для тоски-кручины.

- Валерий Михайлович, - выросла в дверях Эмма Григорьевна. - Машина ждет.

- Еду, еду, - спохватился Скачков.

В машине сел на заднее сиденье.

Когда Скачкова охватывало вот такое, как сейчас, уныние, когда надо было сосредоточиться на чем-то своем, может быть, дорогом и заветном, ему хотелось быть одному, чтобы никто не мешал думать, не принизил потаенную тревогу души пустыми и ненужными разговорами. Сидя на переднем сиденье, рядом с водителем, Скачков испытывал чувство, будто в чем-то виноват перед ним, и не мог молчать, о чем-то спрашивал или что-то рассказывал. Сзади же можно было сидеть молча. Чуть расслабишься на сиденье, вберешь голову в воротник - вот как сейчас - и размышляй себе, не глядя на дорогу, о чем хочешь.

Водитель хорошо понимал настроение своего пассажира и, когда тот садился сзади, не лез к нему с разговорами, даже не спрашивал, куда ехать. Ехал - и все. Сейчас он знал, что надо в аэропорт, и молча гнал туда машину.

Перед мостом через Днепр машина резко сбавила скорость. Скачков качнулся всем телом, наклоняясь вперед. Этот толчок точно пробудил его от глубокого сна.

- Что случилось, Федорович? - спросил водителя.

- Днепр, Михайлович... Всякий раз, когда такой порой еду через Днепр, нога сама тормозит машину... - Водителю, видно, надоело ехать молча, он оглянулся, опалив Скачкова по-детски радостными глазами. - Сутками любовался бы... Такой разлив!

Скачков глянул через стекло. От дороги до самого дальнего леса, который темной полосой протянулся по всему горизонту, разлилась вода, опрокинув в себя высокое небо с редкими белыми, казалось, насквозь просвеченными солнцем облачками. Они, те облачка, застыли в бездонной глубине сразу за дорогой, прошитые лозняком с пухлыми сережками на тонких розовых ветках. И от этого света, от этого залюбовавшегося своим отражением в зеркальном разливе неба веяло такой необъятностью и таким покоем, что у Скачкова круги пошли перед глазами. Он закрыл глаза, потом открыл их и посмотрел на другую сторону от дороги, на север. Там застыл в неподвижности такой же бесконечный разлив, только он не сверкал на солнце, как с южной стороны, а весь налился синевой, которая на краю земли смыкалась с небесной.