Леонид Гаврилкин - Остаюсь с тобой

Из приемного покоя, находившегося сразу за столиком дежурной, вышел высокий врач в сопровождении молоденькой медсестры. Виляя круглым задком, сестра зацокала подкованными каблучками в глубину мрачного коридора, а врач, проводив взглядом свою помощницу, спросил, обращаясь к Кате:

- Вы к кому?

Катя молча смотрела на врача серыми глазами, в которых угадывались и отчаяние, и мольба, все сразу.

- К обгорелому, - шепнула дежурная. - А я...

- Пусть пройдет! - разрешил врач и, запустив руки в карманы халата, выставив в стороны острые локти, как-то устало пошел в глубину того же коридора.

- Ну, милочка, если сам разрешил, то, конечно... Только в плащике нельзя. Дай мне его... - Она взяла плащ, повесила на вешалку, которая стояла у стены напротив стола, сняла белый халат, - их несколько висело там, на одном крючке, - накинула халат женщине на плечи, провела ее к дверям, вздохнула сочувственно: - Это же надо - такое горюшко...

Палата была небольшая, с одним окном, завешенным зеленой шторой. Здесь стоял вечерний полумрак. Вдоль стены, головами к окну, стояло две кровати. Одна из них была не занята, на другой, с левой стороны, лежал человек с забинтованной головой. Из-под бинта виднелись только глаза, брови, щеки, подбородок и нос, клином выпиравший на исхудалом лице. Конец носа круглился распухшей синей сливой. На лице отчетливо были видны следы ладоней. Там, где они закрывали кожу, она была светлая, живая, слегка покрытая щетиной. В остальных местах почернела, опалилась.

Все тело больного, начиная от подбородка, было накрыто туго натянутой простыней. Простыня бугрилась только на груди и еще там, где были ступни. На стене в ногах висел какой-то стеклянный цилиндрик с жидкостью. От него свисала, уходя под простыню, красная резиновая трубочка.

Катя долго всматривалась в лицо Алесича, потом приподняла сбоку простыню. Живот и местами ноги были перехвачены бинтами. На большей же части обожженное тело оставалось открытым. Из ран сочилась сукровица. Простыня снизу пропиталась красным.

Кате стало дурно. Она, наверное, не устояла бы на ногах, не будь рядом стула. Она оперлась на него рукой и закрыла глаза.

- Возьми, милочка, водицы... - Катя не слышала, как рядом с нею оказалась старуха с белой кружкой в руке. - Выпей водички, а то... Да присядь, чего стоишь? - Она взяла свободной рукой Катю за плечо и чуть не силком усадила на стул. - Хоть трохи холодненькой, не так будет душа гореть.

Катя завертела головой, отказалась.

- Ну, не хочешь теперь, потом выпьешь, - поставила кружку на тумбочку. - Только не переживай так, милочка. Что будет, то будет... - И вышла, поскрипывая половицами.

Катя не сводила глаз с Алесича. Она так пристально всматривалась в него, точно не верила, что это он, сомневалась, думала, что это не Алесич, который еще несколько часов назад вез ее, Катю, на машине и так неумело умолял заехать в лесок. Если бы она не заупрямилась по-глупому, они надолго бы задержались там, в том леске, может статься, и до сих пор не вернулись бы домой. И ничего этого не было бы. Ни бинтов, ни резиновой красной трубочки.

Вошла медицинская сестра, щелкнула включателем - желтый свет наполнил палату, - процокала к кровати, повернулась к Кате узкой, совсем еще детской спиной, обтянутой накрахмаленным халатиком. Наверное, не хотела, чтобы Катя видела, что там, под простыней, сделала укол, снова натянула простыню, засунув ее края под плечи больного, а в ногах - под пятки. Выходя, уже в дверях, оглянулась на Катю. Встретив в ее глазах немой вопрос, ничего не сказала, только попросила:

- Начнет стонать или еще что, нажмите на кнопку, я приду или врач, - и закрыла за собой дверь.

Лицо у Алесича точно ожило. Бледные пятна, следы от ладоней, потемнели, налились краской. Судорога тронула щеку. Алесич пошевелил губами, забормотал. Кате показалось, что он силится что-то сказать. Она приподнялась, ближе наклонилась к нему, чтобы лучше было слышно. Стояла так долго, пока не затекла спина. Потом пододвинула стул, присела в изголовье, опершись локтями о край кровати, потом положила ладонь на лоб.

Алесич открыл глаза.

- Пи-ить, - чуть слышно прошептал он.

Катя схватила кружку. Она была чуть не полная, ее нельзя было наклонить, не расплескав воду. Оглянулась, куда бы вылить лишнюю, ничего не нашла. Тогда отпила чуть не половину, поднесла кружку к пересохшим губам Алесича. Он жадно отпил несколько глотков. Вода потекла по подбородку, на шею.

- Спасибо, Катя... - прошептал, устало глядя на женщину. - Скажешь Скачкову, что раствор... Я тоже дурак. Надо было не возиться у машины, а бежать. Я выключил бы двигатель. Задержался, а они не догадались... Слышишь? - уже не шептал даже, а вдыхал воздух Алесич. - Мустафаев хороший человек, но раствор... - Он закрыл глаза, какое-то время лежал спокойно, точно заснул глубоким сном. Потом задвигал губами, простонал, начал грезить: - Что делаешь? Вера!.. Что выливаешь? Это же водка... Ты думала, молоко?.. Я отнял у тебя жизнь? Но зачем выливать?.. Жизнь... Что ты чушь городишь? Эх ты!.. Ты никогда не знала, как я рвался домой. Дурак?.. Конечно... Дурак, что думал, что скучал... Пришел, не отказался... А ты?.. Брось... Ты ничего не знала... Ты ненавидела меня! Неправда?.. Хе... Может быть... Сколько раз ты была в моей деревне? Что? Я хотел, чтобы сто раз... Менялся... Еще как менялся... Ты не хотела меняться. Родилась скупердяйкой, такой и помрешь... Зачем за меня выходила?.. Думала, я мешок с деньгами. Мама, не слушай ее. Она никогда не говорила правду. Гони!.. Прочь! Мы с Костиком париться пойдем. Ты видела, какую баню я поставил? Что ты!.. Мы с Костиком сходим в лес, наломаем веников. Подожди!.. Костик, куда ты побежал? Расскажу, когда подрастешь... Поймешь. Расти большой... Уничтожь ее! Слышишь? Чтобы ни одной капли не осталось. Слышишь?.. Сам не пей. Не обижай людей... Помогай... Ты знаешь, сколько обид на земле?.. Сам пошевели мозгами, сам... Лучше сам... Костик! Ты слушаешь? Куда полез? Обгоришь. Не трогай! Там солнце... Слышишь? На солнце вишенника нет... Слышишь? Мы на машине... Назад! Кому сказал? Сгоришь! Костик! Кому сказал? Я тебе... Я тебе... - Алесич попытался встать, выгнулся так, что чуть не свалился с кровати, потом застонал сквозь сведенные болью зубы, застонал протяжно и жутко, будто завыл.

Катя нажала на кнопку и не отнимала от нее пальца, пока в палату не влетел врач, а за ним не застукала, как пулемет, высокими каблучками медицинская сестра.

- Отпустите кнопку! - еще с порога крикнула она писклявым голосом.

Врач окинул цепким взглядом больного, который уже не стонал, а только судорожно шевелил губами, часто дыша. Снова побелели следы от ладоней на лице.

- Кричал? Хотел встать? - Врач искал пульс на виске Алесича.

Катя кивнула в ответ.

- Это неплохо, - сказал утешительно врач, поглядывая на женщину, потом мягко, с неожиданной лаской в голосе приказал медицинской сестре: Укольчик! Капельницу на всю ночь.