Алексей Толстой - Собрание сочинений (Том 2) (-)

На рассвете он вышел на двор, - было туманно, и над лесом коралловыми полосами проступала заря, с листьев падали капли, крыша дачи была совсем мокрая. Ян пошел на огород, где вчера еще Петр Саввич наказывал прополоть фасоли. Земля казалась легкой. Запевали птицы, как в раю.

Часа через два Ян увидел, как в ворота по лужам въехала на паре плетушка, в ней сидел прапорщик, загорелый, худой, с взволнованными светло-голубыми глазами. Венгр, тащивший за ногу поросенка, бодро взял под козырек. Плетушка повернула к даче. Оттуда по лужайке бежала Маша. Она так спешила, что, казалось, вот упадет. Прапорщик соскочил с плетушки и пошел навстречу.

- Митя, Митя! - крикнула Маша сорвавшимся голосом и, не дойдя двух шагов, расплакалась. Офицер взял ее за плечи и поцеловал.

Наконец и этот день кончился. В сумерках Ян сидел у ворот один. Было сыровато, и месяц тонким ясным серпом стоял невысоко над темными полями. Положив руку на голову овчарки, Ян глядел, как по полю, приближаясь, двигались две белые фигуры - офицер и Маша. Она обеими руками держала его под руку. У ворот они остановились, и Маша сказала:

- Митя, вот Ян Бочар. Ян, это мой муж.

Ян поднялся, отдавая честь. Офицер спросил - какого полка, где был взят в плен, чем у себя на родине занимался.

Ян пожал плечами и, глядя под ноги, ответил неохотно:

- Я скрипач, профессор Пражской консерватории.

- Господи! - испуганно прошептала Маша. - Я так и знала.

Прапорщик поскреб под фуражкой.

- Вот так штука!

- Позвольте идти? - спросил Ян и пошел к людской. На дорожке к нему подошла Лиза-горничная и спросила, всхлипывая:

- Послушайте, садовника не видали?..

ХРОМОЙ БАРИН

Роман

С престола ледяных громад,

Родных высот изгнанник вольный,

Спрядает вольный водопад

В теснинный мрак и плен юдольный.

А облако, назад - горе

Путеводимое любовью,

Как агнец, жертвенною кровью

На снежном рдеет алтаре.

(Вяч. Иванов. Кормчие звезды")

ЛУННЫЙ СВЕТ

1

К полуночи луна, взойдя над Колыванью, осветила с левой стороны неровные стекла изб, направо погнала густые тени по притоптанному гусиному щавелю деревенской улицы и задвинулась заблудившимся в ночном небе облаком, - в это время вдоль села мчалась во весь дух с подвязанным колокольчиком тройка, впряженная в откидную коляску.

Еще не пели петухи, а собаки уже перестали брехать, и только в избе с краю села сквозь щели ставней желтел свет.

У избы этой над двухскатной покрышей ворот торчал шест с обручем, обвязанным сеном, издалека указывая путнику постоялый двор. За избой далеко расстилалась ровная, серая от лунного света степь, куда и уносилась взмыленная тройка с четким, гулким в ночной тишине галопом пристяжных и валкой, уходистой рысью коренника. Человек, сидящий в коляске, поднял трость и тронул кучера. Тройка осела и стала у постоялого двора.

Человек снял с ног плед, взялся за скобу козел и, прихрамывая, пошел по траве к низкому крылечку. Там, обернувшись, он сказал негромко:

- Ступай. На рассвете приедешь.

Кучер тронул вожжами, и тройка унеслась в степь, а человек взялся за кольцо двери, погремел им и, словно в раздумье, прислонился к ветхому столбику крылечка. Его узкое лицо было бледно, под длинными глазами - тени, вьющаяся небольшая бородка оставляла голым подбородок. Он медленно стянул с правой руки перчатку и постучал во второй раз.

По скрипящим доскам сеней послышались босые шаги, дверь приоткрылась, распахнулась быстро, и на пороге стала молодая баба.

- Алешенька! - сказала она радостно и взволнованно. - А я и не ждала. - Она несмело коснулась его руки и поцеловала в плечо.

- Принимаешь, Саша? - спросил он. - Я к тебе до утра. - И, кивнув головой, вошел в залитые лунным светом сени.

Саша шла впереди, оборачиваясь и открывая улыбкой на свежем красивом лице своем белые зубы.

- Я видела, как ты о полдень проехал по селу. Наверно, подумала, к барину Волкову, там тебя и ночевать оставят, а ты вот как, батюшка, ко мне прибыл...

- У тебя никто не спит из приезжих?

- Нет, никого нет, - ответила Саша, входя в летнюю дощатую горницу. Мужики с возами остановились, только все спят на воле, - и она села на широкую, покрытую лоскутным одеялом кровать и улыбнулась нежно.

Свет месяца, пробираясь в горницу через небольшое окошко, осветил Сашино лицо с приподнятыми углами губ, высокую шею в вырезе черного сарафана, на груди - шевелившуюся нитку янтарных бус,

- Принеси вина, - сказал вошедший.

Он стоял в тени, держа шляпу и трость. Саша проворно соскочила и ушла. А он лег на кровать, закинул за голову руки. Понемногу лицо его сморщилось, исказилось. Он повернулся на бок и, охватив подушку, сунул в нее голову.

Саша вернулась, неся небольшой столик, покрытый салфеткой; на него она поставила две бутылки - одну с вином, другую со сладкой водкой, поднялась по лесенке в чулан и вынесла оттуда на тарелке орехи, пряники, изюм. Двигалась она быстро и легко, переходя из лунного света в тень. Лежавший приподнялся на локте, сказал:

- Поди сюда, Саша. - Она сейчас же села в ногах его, на кровать. Скажи, если бы я тебя обидел, страшно бы обидел, простишь?

- Воля твоя, Алексей Петрович, - помолчав, дрогнувшим голосом ответила Саша. - А за твою любовь - благодарю покорно. - Она отвернулась и вздохнула.

Алексей Петрович, князь Краснопольский, долго старался в темноте разобрать лицо Саши. После молчания он сказал тихо, точно лениво:

- Все равно - ты ничего не поймешь. Рада, что я приехал, а не спросила - откуда и почему я у тебя здесь лежу?.. А то, что я у тебя лежу сейчас, отвратительно... Да, ужасно, Саша, гнусно.

- Что ты, что ты! - проговорила она испуганно. - Если бы я тебя не любя принимала.

- Поди ближе. Вот так, - продолжал князь и обхватил Сашу за полные плечи. - Я и говорю - ты ничего не понимаешь, и не старайся. Послушай, нынче вечером я досыта наговорился с одним человеком. Хорошо было, очень.

- С барышней Волковой?

- Да, с ней. Вот так - сидел близко к ней, и голова у меня кружилась больше, чем от твоего вина. Знаешь, как во сне покажется, что тебя нежно погладят, так и я о ней словно во сне вспоминаю. Сейчас ехал оттуда, и мне казалось, будто совсем все у меня хорошо и благополучно. А когда въехал в Колывань, подумал: стоит только остановить лошадей у твоего крыльца - и все мое благополучие полетит к черту. Теперь понимаешь? Нет? Нельзя мне к тебе заезжать. Хоть бы ты мне отравы какой-нибудь дала.

Сашины руки упали без сил, она опустила голову.

- Жалеешь ты меня, Саша? Да? - спросил князь, привлек ее и поцеловал в лицо, но она не раскрыла глаз, не разомкнула губ, как каменная. Перестань, - прошептал он. - Я с тобой шучу.

Тогда она заговорила отчаянно:

- Знаю, что шутишь, а все-таки верю. Зачем же мучаешь? Ведь на душе у меня живого места не осталось. Знаю - из милости любишь. Баба я, какой мой век, какое уж мне счастье!