Алексей Толстой - Собрание сочинений (Том 2) (-)

Но от этого только любопытнее становилось Наташе, и в день свадьбы своей с Балясным она вошла в образную, поцеловала руку у бабушки и сказала: "Покажите мамин портрет или чего осталось". Дико .взглянула Авдотья Максимовна на внучку и достала евангелие с дочерним письмом. Наташа сказала "мерси" и вылетела из образной.

Венчали молодых в соборе. День был весенний, множество колясок, ландо и карет подъезжало к собору...

"Народу сколько нонче развелось", - думала Авдотья Максимовна, сидя у окна в парадной зале.

Грустно ей было. Припомнилось старое, иная свадьба," и в отдалении прошлого - своя. Думала, что этим днем окончится ее век. Два поколения взрастила она, шестьдесят лет отжила трудной жизни. Чаяла, что смилуется бог и приберет наконец. К тому же и времена подходили странные и народ стал чужой.

Венчанье окончилось. Авдотья Максимовна опять выглянула в окно и увидела странное шествие; ноги ее подкосились, похолодела спина, и дрожащими перстами осенила она себя крестным знамением: Наташа выходила из собора, держа под руку мужа, другой рукой обнимая худенькую пожилую женщину со стрижеными седыми волосами и в очках.

Произошло это нечаянно: в соборе, после венчания, позади нарядных гостей раздался негромкий и отчаянный голос: "Наташа!" Толпа расступилась и пропустила Варвару Петровну, подбежавшую торопливо и неловко. Обхватила она дочь за шею, положила голову ей на грудь и застыла молча... Наташа растерялась, потом на весь собор закричала: "Мама, мама!" У жениха упал шапокляк. Многие дамы заплакали. Вышло трогательно и нестерпимо любопытно.

Трогательное и нестерпимо любопытное должно было, конечно, быть доведено до конца. Варвару Петровну заставили войти в дом. В дверях залы она втянула голову в плечи; Наташа поддержала ее. Варвара Петровна походила не то на акушерку, не то на учительницу. Серой прямой кофтой она выделялась темным пятном среди нарядных гостей...

Авдотья Максимовна, вытянувшись, стояла у образов; она видела только это кроткое, старое теперь, все так же непонятное и враждебное лицо дочери, и прежняя суровость ожесточила сухие ее глаза. Но молодые, гости и она подвигались, в ответных взорах видела Авдотья Максимовна любопытство, почти скандал; она благословила молодых, затем подошла к Варваре Петровне, дала руку для поцелуя, сама прикоснулась губами к виску и проговорила: "Что же ты у меня не остановилась, в дому весь низ пустой". И, слушая невнятный ответ дочери, опять поглядела ей в лицо: оно было все в морщинах. "Каторжница", - подумала она и сказала: "Дело твое, как хочешь".

Наташа до вечера не отходила от матери, а поговорить так и не успела, слишком много было гостей, слишком была счастлива.

В тог же вечер молодые уехали за границу, - это была новая мода. Авдотья Максимовна обошла пустые теперь комнаты, спустилась вниз, где пахло нежилой плесенью, и в угловой комнатке нашла дочь, сидящую на кровати, покрытой стареньким пледом.

- Ну, что же теперь делать будешь? У меня останешься? - спросила Авдотья Максимовна.

- Муж мой умер в этом году. Я учительствую, у меня отпуск до осени, ответила Варвара Петровна. - Наташа мне написала, что выходит замуж, хочет меня видеть, вот я и приехала.

- Ну, что же, приехала - не гоню.

- Мама, спасибо вам за Наташу, - молвила Варвара Петровна, и едва заметный, не успевший притаиться огонек осветил глаза ее, - вы стали добрее.

Авдотья Максимовна поджала губы, долго молчала, потом проговорила глухо: "Не знаю, чем я стала добрей!" - и, постояв, ушла.

Варвара Петровна осталась жить до осени; вставала рано, что-то читала, курила даже, - но у себя внизу, с матерью виделась за обедом, часто писала Наташе и получала от нее коротенькие прелестные открытки. В конце лета Наташа сообщила, что забеременела.

Авдотья Максимовна, получив это известие, долго улыбалась. "Ну, вот и четвертое поколение нарождается, умирать, значит, опять некогда", - сказала она Варваре Петровне в день ее отъезда. И принялась в третий раз перебирать в сундуках детское белье, шить новое; выписала дорогую кроватку и полог к ней приказала сделать из настоящих кружев. Была заново отделана детская и половина дома для молодых.

Во время этих забот Авдотье Максимовне пришлось принимать много торговых людей и самой выезжать из дома. После долгих десятилетий она вновь увидела жизнь. Новая жизнь удивила ее и ужаснула, - она совсем не походила на прежнюю: не осталось ни тишины, ни почтения, ни ленивой кротости; народ стал бойким и проворным, точно это была и не русская земля. От старого города вниз, через топкую луговину, побежала новая улица, еще грязная и не отстроенная, но уже с высокими, яркими фонарями, словно нарочно хотели посильнее осветить все эти вывески и суету. И уже мало кто знал старую барыню Лескову, только старинный швейцар у губернаторского подъезда привставал с лавочки и кланялся ей низко. И отвечала ему Авдотья Максимовна: "Здравствуй, здравствуй, Николай Павлович".

Новая жизнь лезла из черноземных полей, из каменноугольных копей, чумазая и вольная. Появились в городе жулики, и толпами, с гармониками, стали расхаживать в праздник мещанские парни и пришлый рабочий люд. Подходили жуткие времена.

Наташа приехала из-за границы очень грустная. Муж задержался в Петербурге, вернулся только к рождеству, с повышением. Чиновник он был отменный и прямо метил в вице-губернаторы. Дома завел игру в винт. Был скуповат, скрытен, осторожен, и чем увереннее чувствовал себя Балясный, тем печальнее становилась Наташа. В семейной жизни у них было неладно, хотя внешне все казалось благополучным.

Не одобряла Авдотья Максимовна такой жизни, мелкой и слишком расчетливой, не было в ней прежнего размаха, ни сильных страстей, один винт.

Варвара Петровна продолжала писать дочери длинные письма с севера. Авдотья Максимовна не противилась, - знала, что внучку никакими письмами не смутить; не противилась она и жизни Балясных и всему новому, что назревало и надвигалось; не было прежней силы. С нетерпением ждала она только рождения правнука.

В марте Наташа родила дочку. Окрестили ее Гаяна, что значит - земная, имя не то адское, не то собачье. Авдотья Максимовна потребовала кормилку к маленькой Гаяне, заперлась в тихой детской, забыла прошлое и окончательно предоставила людям жить, как хотят.

После родов Наташа повеселела и стала много выезжать. Она больше не ревновала мужа, знала наизусть все его увлечения, сама завела поклонников и к осени укатила за границу. Балясный счел это естественным. Авдотья Максимовна ужаснулась было, но скоро все перепутала, забыла, махнула рукой. Гаяна вырастала такая красавица, такая умная, что еще не было таких детей.

Тяжелее всех приходилось Варваре Петровне: Наташа не приехала к ней ни после родов, ни перед заграницей, продолжала писать милые открытки, называть мамочкой, но ни разу не обмолвилась - во что верит, какую хочет избрать деятельность, что считает высшим человеческим долгом...