Алексей Толстой - Собрание сочинений (Том 2) (-)

ШАРЛОТА

В деревне Ивана Сапрыкина звали - Дурындас. Бог знает, кто так прозвал его, но, должно быть, не напрасно две каких-нибудь бабы, стоя у ворот, посмеивались: "Дурындас боронить выехал. Вот, девоньки, дурак! И-и-х, милая моя!"

Дурындас в это время, низко опустив голову, ехал верхом на рыжей кобыле, позади которой тащилась вверх зубьями борона. Голова у него была редькой - стриженая, сам - конопатый, с галчиными глазами, костистый и высокий парень. Жил он со своей бабушкой на краю села, от зари до ночи находился при деле; если работы не было - так веревочку вил или тесал лесину; слова от него никто не слыхал путного, а если и скажет, то не как люди. Девок на селе не трогал; оженить было его хотели соседи, - сказал: "Куда мне ее, бабу? Наломаешься с ней, а пользы мало". С парнями никогда не гулял; на сходе один раз протискался в круг и закричал ни с того ни с сего каким-то еловым голосом: "Вот, значит, этого, как его, я не согласен". А что ему тогда не понравилось, так никто и не узнал. Пробовали его бить осенью: ничего особенного не вышло, полежал - и все. Когда же забрили Дурындаса, девки пели на все Гнилые Липы:

Ох, я выпила бы квасу.

Да под ложкой колется.

Проводила Дурындаса

До самой околицы!

Рост у Ивана Сапрыкина был дюжий, и повезли его прямо в столицу, сдали в гвардейский полк. Стали учить. Солдат он был исправный, не баловался; только унтер-офицер никак не мог распознать: о чем Иван думает?

Однажды унтер доложил капитану Хлопову:

- Так и так, у рядового Сапрыкина нос шибко вострый. Определить бы его в денщики, кушанья нюхать.

Ивану предложили. Он ответил:

- Если работа подходящая, можно и в денщики. Хлопов взял его к себе на квартиру, а через месяц отправил на кулинарные курсы. Так стал Дурындас поваром.

Капитан Хлопов был человек веселый, толстый и холостой. Работал он как простой мужик - с семи утра на занятиях. Обедать прибежит, кричит на всю квартиру: "Дурындас, воды! Да похолоднее". И пока Иван его обливает, от его благородия пар идет, а сам красный.

А съест обед - непременно похвалит, выругается для сварения желудка и с полчаса храпит так, что даже страшно. Потом опять уйдет до ночи солдат словесности учить; дело нелегкое: иной такой попадется рязанский мужик ружье берет с опаской, как бы в ручищах не поломать ему казенную вещь, - а его научить надо писать буквы. И сидят на занятиях офицер и солдаты потные.

Денщиком своим капитан оставался очень доволен; иногда посмеивался, часто говаривал:

- Хоть бы ты, Иван, знакомство завел с кухаркой. Как бы со скуки не натворил чего.

- Никак нет, не натворю, - отвечал Иван. Однажды в понедельник проснулся капитан Хлопов поздно, потребовал шесть бутылок содовой. Лежит, курит и на Ивана поглядывает, как тот убирает в комнате.

- Скажи, пожалуйста, отчего тебя Дурындасом прозвали? - спросил капитан.

- Не могу знать, ваше благородие.

- Отвечай, - крикнул капитан, - пока с постели не встану - я тебе не начальство. Видишь, у меня голова трещит.

- Значит, прозвали оттого, что я недоделанный.

- Как так?

- Этого я сам не могу знать; себя не чувствую, ваше благородие.

- Ну, если я в тебя, например, сапогом запущу?

- Не в тех смыслах; очень я, ваше благородие, жалобный. С этого - и Дурындас. Не могу, как люди: каждый человек себя уважать привык, а я вроде сонного. Оттого меня и девки не любят. Я так полагаю, ваше благородие, с чего же это я себя уважать стану? Собака, скажем, - должен я ее любить, а не перед ней гордиться.

- Пошел, принеси содовой, - сказал капитан и долго еще смеялся.

Настало лето. Объявили войну. Капитан Хлопов в один день мобилизовался и уехал со своей батареей на позиции; Дурындас успел только купить защитную фуражку с ремешком да захватил кое-что из посуды,, ваксу - сапоги чистить и колоду карт. На пятый день хлоповская батарея уже била по немцам.

Случилось это очень просто: ночью выгрузились из вагонов, поехали рысью, к завтраку стали на место, позади пехоты телефонисты побежали с проволоками, саперы вкопали батарею, запутали колючками кусты, ушли; с пушек сняли тряпье, амуницию, колпаки, почистили, смазали, стали ждать.

Неподалеку за пригорочком Дурындас уставил и свою "батарею": приладил на колышках палатку, постелил в ней войлок, раскрыл его благородия чемодан; за палаткой выкопал ямку, в ней - печурку с двумя продухами: один для дыма, другой - вроде конфорки; развел жар, поставил чайник греться, а сам захватил грязные капитанские сапоги и пошел чистить их на пригорок.

Место здесь было вольное: озера небольшие, протоки между ними, с боков дорог и у озер - деревья, и повсюду хлеба. День - жаркий после дождя, хоть сейчас купаться.

Дурындас поплевывал на сапоги, чистил их щеткой и рукавом, поглядывал, как около пушек хлопочет прислуга, как расхаживает капитан Хлопов, то посмотрит в бинокль, то нагнется к телефонисту, что сидит в ямке, за деревом, спросит и опять отойдет, а у самого, как у кота, усы топорщатся.

"Ну, где немцам против его воевать, - думал Иван, - народу только зря много погубят".

А в это время телефонист высунулся из ямки. Хлопов подбежал, присел над ним; а уж наводчики так и прилипли к трубкам, и вдруг вся батарея от первого номера до шестого заговорила: бум-фить, бум-фить... у Дурындаса и сапог вывалился.

Уж и птицы все разлетелись, и лошади перестали биться в обозе, и два раза галопом подлетали снарядные ящики, а батарея все бухала; то и дело высовывался телефонист из ямы и пушечный дымок стлался над озером.

Дурындас приготовил завтрак - перловый суп, баранину с рисом и блинчики - и, поджидая капитана, ворчал: "Отражение стражением, а заболит у его благородия пузичко, вот тебе и стрельба".

Не дождавшись, он налил чая в стакан, покрепче, с лимончиком, и понес на батарею. На полдороге услыхал свист, будто летела над землей свинья, ревела не своим голосом. Иван присел, боясь, как бы не пролился чай; в это время неподалеку клюнуло в землю, лопнуло, и столб огня, дыма и пыли заслонил пушки.

"Ну и невежи", - подумал Дурындас, воротя нос от пыли; все же добрался до капитана, подал ему чай.

- Что ты тут, сукин сын, шатаешься? - закричал на него Хлопов. - Ну, жив, что ли?

- Ничего, ваше благородие, только чаек маленько запорошило.

Капитан сейчас же выпил чай и лимон съел с кожурой, ложку для чего-то сунул в карман и кинулся к орудию.

- Дурындас, это тебе не котлеты жарить? - спросил обозный солдат.

- Конечно, боязно, - ответил Иван, - так ведь и зашибить могут.

Он еще раз добрался до капитана, помянул, что завтрак совсем перепрел, но был сейчас же послан к чертям.

Тогда Дурындас вернулся к палатке и вдруг увидел, что перед оброненной на землю сковородкой стоит черная кудрявая собака - пудель, вертит хвостом - кости догладывает. Иван закричал на нее, замахнулся чуркой, но пес отполз только шага на два, лег на бочок, жалобно завизжал, глядя в глаза. Должно быть, совсем отощала собака.