Эргали Гер - Дар слова

- ...за твои деньги, - докончил Серега.

- Я этого не сказал. А что не сказано, то не в счет, сам понимаешь.

- Не будь свиньей, Игореха. Я рисковал и рискую наравне с тобой, только ты за деньги, а я бесплатно. И никогда не попрекал тебя этим.

- Потому что не совсем бесплатно, - возразил Игорь. - Потому что не бесплатно совсем. У меня свой интерес, у тебя свой, каждый свою выгоду знает... В конце концов, мы свободные люди. И упрекаю я тебя не за деньги, а за расслабон, за эту несвоевременную, ни в какие ворота любовь... Блин. Я так и знал, что кончится как-нибудь эдак. Лучше бы ты и дальше сношался по телефону, честное слово...

Такой вот интересный, но невеселый разговор имел место в районе Нагатинского затона... А ведь знавала бывшая квартирка "под офис" и лучшие времена. И не просто лучшие, а гораздо, гораздо лучшие - развеселые, бесподобные, нежданно-негаданные времена изначально-первоначального бизнеса. Зарю, можно сказать, кооперативного движения на Руси видала квартирка нежно-розовую, как птица фламинго, с пушистыми перьями на полнеба зарю...

Боже мой, Боже мой... Какие были времена, Боже мой! Кто умел этого бизнеса в девственном 88-м году, кто умел? Никто его не умел, но всем чесалось. Всем чесалось метнуться, рискнуть, сорвать, но только ушлые, ушлые да отпетые уходили в него с головой, отрывая себя от системы, от ее регулярных месячных по пятым и по двадцатым - да хрен с ней, с системой! - уходили от жен, своих да чужих, от детей, от друзей - уходили, как уходят в запой, на войну, в таксисты, в игру до Хабаровска, в безвоздушное пространство перемещения крупных денежных масс... Улетали с концами, навсегда, без скафандра, на лету постигая логику новой жизни, искусство жить не дыша, дышать в долг, не взатяжку или за чужой счет, заново открывая для себя закон всемирного тяготения к этому самому делу, бизнесом именуемому... А первые с голодухи деньги? После пятер до получки, после трех рублей солдатского жалованья и двенадцати - двузначное число! - сержантских, с которыми так весело бегалось в военторговский ларек за сигаретами, зубной пастой и прочей галантерейной роскошью, а то и в солдатскую чайную за халвой - а? Первые пачки денег с банковскими бандерольками, с номерами один к одному из той же серии, первое купи-продай, первый навар - ребята, если это все, что нужно для бизнеса, то эта жизнь по мне! Гони на точку, шеф, плачу два счетчика! да шеф и так чует, что привалил крупняк, у ребят капуста разве что из ушей не торчит... Где мы сегодня ужинаем, Серега? В "Гурии" у мамы Зои или у пана Юзефа на Зацепе? Тающего во рту сациви желаете или телятинки с черносливом - припущенной, томной, исключительно кошерной телятинки? А может, в трактир на Моховой, где рыдают за перестройку скрипки Большого театра, Гварнери в натуре, или в общагу пединститута, где девушки тащатся, тают-рыдают от крутых мужиков почище скрипок Гварнери?.. Умоетесь этими трижды дореформенными рублями, сынки, обрыдаетесь не трижды, а трижды сто, вспоминая девственные просторы, пионерские зори большого бизнеса 80-х - а сакральной вескости тех дензнаков, с Лениным и надписями на пятнадцати языках, тех задоров и того воздуха не забыть и не вернуть никогда...

А как кидали их, юнцов зеленых, как кидали их поначалу! Кто только не кидал, на чем только не кидали!.. Даже теперь - другими людьми, с другими деньгами, на других диванах скрипят по ночам зубами, стонут от обиды, досады, недоумения на самих себя, недоносков - это же надо было так лопухнуться, а? Где были твои глаза, где смекалка хваленая, где врожденная интуиция? Где тот козел, у которого Игорь с первых денег покупал первые свои "жигули"? - Уже ударили по рукам, сели в салон, побазарили за жизнь, то да се, и тут водила ввернул как бы невзначай, как бы расчувствовался: "Тачка ничего, ездить да ездить... Выхлопную трубу разве что поменять - и лет пять без проблем". - "А что с выхлопной?" - "А пес знает - может, и ничего, просто выхлоп подрегулировать..." - Водила завелся, Игорь выскочил взглянуть на выхлоп - где были его глаза? - а глаза смотрели-не-верили, как уезжают, подпрыгивая на таганских ухабах, первые его "жигули" с денежкой в дипломате... А липецкие бандюги, впендюрившие Сереге пятнадцать тонн якобы меди?! - пятнадцать тонн, ребята, десять тысяч зеленых! - пятнадцать тонн дерьма в чушках, дерьма пополам с латунью - так до сих пор, между прочим, и валяются на шестом складе. Вот бы всучить каким-нибудь лопухам хотя бы за треть цены... Но это так, из области пожеланий. С инстинктом самосохранения у Игоря был полный порядок, то есть он любил жизнь на порядок больше, чем деньги. Хватило ума не дергаться, не поддаться всеобщей истерической лихоманке переписи на волков и овец, расписывающей роли якобы на столетие вперед... Так что кидали в основном их, а они - как бы это поточней выразиться? - в наглую не кидали, вот. Дерзости, безоглядной расейской дерзости не хватало - и слава Богу. Зато где теперь эти предерзостные кидалы, ау?! - Не дают ответа. А ведь какие речистые ребята были при жизни - не то слово...

Серегу Игорь выписал из Конаково сразу после истории с "жигулями" - как только понял, что без надежной команды в джунгли московского бизнеса хода нет, - и первый свой серьезный кредит они срубили, можно сказать, на пару. Дело в том, что у Сереги через отца были выходы в такие тогдашние верхи, что не дай Боже; ради Сереги отец и пальцем не шевельнул бы, но Игорю, которого считал нормальным толковым парнем, подсобил, и под свой эфемерный план складского строительства они урвали у тогдашнего Промстройбанка кредит на полмиллиона рублей. С этих денег и развернулись. Два года бойко торговали бумагой, арендуя склады завода металлоконструкций в Печатниках - отец Игоря, Белозеров-старший, работал на заводе главным снабженцем. Потом, когда страна рухнула, погнали в Прибалтику медь, титановые сплавы, вольфрам - до такой мелочевки, как алюминий, не опускались; за пару лет подмяли завод под себя и под руководством Белозерова-старшего стали налаживать хозяйство. Отец из коммерческого стал полноправным директором завода; Игорь как владелец фирмы-собственника занимался продажами и стратегией; один Серега, бывший при Игоре другом, помощником и талисманом, оказался к оседлой жизни неприспособленным.

Он не знал, для чего живет, - это было главной его болезнью. Иными словами - при том, что нормальные люди в нормальном состоянии не задаются подобными вопросами, - он маялся, а не жил, что в армии не удивляло, а на гражданке раздражало Игоря до невозможности; со временем, впрочем, раздражение то ли улеглось, то ли переросло в странное ощущение пожизненной связи с этим тихим безумцем. Опять-таки только со временем выяснилось, что серьезных самостоятельных дел поручать Сереге нельзя. На первый взгляд он казался башковитым, цепким парнем с нормальными реакциями, но любой профессионал, зацепившись за его горящий вниманием и невидящий взор, мог размотать его в пять минут до конца. Это был самый незадачливый тип игрока (спекулянта, контрабандиста) - игрока нерасчетливого, зато доверчивого. Обмануть его было так же легко, как ребенка или старушку - как человека, который живет в мире иллюзий и рад обманываться. Он до такой степени вживался в собеседника, проникался его логикой, посылами, строем речи, что в самый щекотливый момент переговоров мог бросить Игоря - "я же предупреждал, Серега - не раскрывай рта!" - виновато смотрел на Игоря и принимал сторону контрагентов, как будто не в торгах участвовал, а в богословском диспуте. У этого деликатного говоруна был нетипичный для говорунов дефект речи - он не умел говорить "нет" в лицо собеседнику, панически избегал этого слова и с отвращением, облегчением, обречено говорил: "Да. Да. Да".