Юрий Тынянов - Портреты и встречи (Воспоминания о Тынянове)

Пушкин был великим поэтом, но он был и великим гражданином своей родины. В изложении Ю. Н. Тынянова замысел был так интересен, что план был утвержден и договор подписан. В этот день к вечеру мы снова встретились у В. Шкловского — Ю. Тынянов, И Андроников и я. В маленькой столовой, за чашкой чая, по-особому приготовленного Шкловским, Тынянов, сидя на диване, не повышая голоса, читал нам Пушкина. Читал чуть-чуть нараспев. Он говорил, что именно так читали стихи во времена Пушкина. Затем читал Кюхельбекера, Баратынского и других. Замечательный Андроников смотрел на Тынянова глазами, полными любви, и иногда тоже читал строчки стихов поэтов плеяды Пушкина. Какой это был чудесный вечер!

Работа двигалась. Я еще раз выезжала к Тынянову. Мы с ним встретились на его городской квартире. Сценарий начинал приобретать зримую форму. Выбранные Юрием Николаевичем тексты стихов и намеченный им монтаж этих текстов были прекрасны. Он давал возможность режиссеру создать зрительные переходы фильма с впечатляющей силой. Меня же крайне заинтересовала в замысле Тынянова утверждающая «документальность» этих текстов.

И вдруг неожиданно я получаю письмо от Юрия Николаевича. «...Я очень серьезно болен. И это надолго лишит меня возможности работать в ту меру, в какую хотелось бы. Поэтому, и только поэтому, я должен отказаться от мысли о совместной работе с Вами над Вашим фильмом. Верьте, что это для меня большое огорчение — и даже лишение...»

Юрий Николаевич был действительно тяжело болен. Все же мы не оставили мысли об этой теме. Решили осуществить сценарий по плану Тынянова. Сценарий был поручен Виктору Шкловскому. Консультировал профессор Оксман. Мы ездили с Шкловским в Ленинград и много часов провели, изучая места, связанные с именем Пушкина, а в Пушкинском Доме Академии наук мы собирали изобразительные материалы. Видеть подлинные тексты Пушкина, его рисунки было волнующе интересно.

Виктор Шкловский написал хороший сценарий. Он был принят студией. Мне очень хотелось снимать по этому сценарию, но сроки откладывались, и фильм этот так и не был сделан мной.

Мне кажется, что, пока не будет приниматься в расчет творческая заявка и писателя и режиссера, найденная ими в творческом содружестве, мало что может измениться. Зависеть только от плана студии нельзя. Как часто он оказывается только схемой.

Я недолго встречалась с Юрием Николаевичем Тыняновым, но встречи с ним много дали мне прекрасного. Я снова, как и в дни своей молодости, приобщилась к поэзии Пушкина — это было так много. О Пушкине Юрий Николаевич писал и говорил вдохновенно.

1959

22 апреля 1941

— Когда пишешь о других писателях, нельзя представлять себе, что им было все ясно, что они себя знали и знали, как будут жить и что будут писать, что вот это он зачеркнет, это добавит и т. д. Многим из них ничего не было ясно. Если бы Пушкин знал о себе столько, сколько мы знаем о нем сейчас, он вел бы себя иначе!

Когда я стал размышлять о Грибоедове, мне наконец стало ясно, что он вовсе сам не знал себя. И только поняв это, я мог написать роман.

Многие пишут педагогическими приемами. Они думают, что они все знают, и стараются эти знания полностью передать другим. Они безбожно долбят...

24 апреля 1941

Работа с 11 час. утра до 12.30 ночи.

Кончаем статью о «Неведомой» 2. Отрезаем куски, впечатываем другие, снова меняем, режем и клеим. Выверяем текст повести, обсуждаем все детали правописания и пунктуации.

1 Наталья Васильевна Байкова (1903-1942) была секретарем Ю. Н. Тынянова в предвоенные годы. Вела дневник, куда записывала наиболее значительные его высказывания. Дневник (20 листов) и письма Юрия Николаевича к Н. В. Байковом хранились после ее смерти у ее сестры Е. В. Россихиной, но при переезде потеряны. Публикуемый отрывок дневника и два письма Н. Байковой сестре — единственное, что уцелело. — Сост.

2 «Неведомая» — повесть, опубликованная в 1830-х годах под инициалами «М. Л.». На основании предположения в дневнике Кюхельбекера Тынянов считал эту повесть принадлежащей Лермонтову.

В 10 час. иду в ГПБ. Убеждаюсь в князе Н. — последняя радость. В половине первого ночи все сделано. У нас праздник, именинное настроение. Я тревожусь, не слишком ли он утомился, — «наоборот, я чувствую себя превосходно, это я вчера без вас совсем заболел».

В статье приходится цитировать Висковатова: «Мальчику (Лермонтову) очень хотелось своим тетрадям придать вид почтенных печатных произведений».

«Печатных произведений...» Несколько раз он жалуется раздраженно: «Что мне делать с этим Висковатовым!» Ворчит: «Мальчику, мальчику... Тебе-то какое дело? Называй его Лермонтовым! Хорош бы я был, если бы про 80-летнего Дарвина написал: «Дед выпустил свое замечательное произведение»!..

— Надо мои статьи послать спешной почтой. Не правда ли?

25 апреля

Отъезд в Пушкин. Укладка.

— Я попрошу вас — побольше карандашей. Затем возьму «немцев» (Пфефеля и Клейста) [Г. К. Пфефель (1730-1809), Э. X. Клейст (1715-1759) немецкие поэты]. Это растительная пища.

— ...За слово «кратенько» я могу убить... А как вам нравится «тенор»? Это какой-то кенарь. Некоторые говорят «тэнор». Так и надо.

Июнь 1941

Е. В. Россихиной

<...> В мае хоть оставались надежды на тепло, июньские же градобития просто безнадежны!

Жить, конечно, можно, но фон неуютный. Впрочем, время летит, обороты дней стремительны. Я снова очень занята, т. к. Степанов, выждав громадный промежуток времени, все-таки умолил меня взять его работу. Я не могла ему отказать, так как... (и пр. и пр. — что именно тебе хорошо известно). Бываю в Детском; как всегда — с удовольствием, иногда даже больше. Однажды вечером слушала изложение плана III части романа о Пушкине. Это, собственно, был не план, а вдохновение — непередаваемый рассказ основных линий, с поразительными подробностями. Если бы записать — можно прямо в печать, и больше никакого романа писать не нужно. Я же ничего не записала, потому что настоящее искусство можно передать только равноценными средствами.

В следующий мой приезд он горестно и озабоченно спросил, не помню ли я, что такое он прошлый раз намечал писать о Пушкине, у него нигде это не записано, и он плохо себе представляет, что он мне излагал.

Возблагодарив господа бога, что у меня еще есть кой-какая память, я, насколько могла подробно, все ему напомнила. Он искренно удивился моей памяти, повеселел и с моих слов закрепил на этот раз все на бумаге.

На другой день он прочел мне только что написанную главу о гусарах.

Я первый раз в жизни, пожалуй (если не считать Ушакова, и это вовсе не дикое сравнение), так близко, просто и реально вижу талантливого, к тому же очень умного, до предела тонкого человека. Это всегда дает большое переживание, близкое почти к наслаждению. Я знаю к тому же, что он очень (подавляюще) учен. <...>