Юрий Герман - Один год

Однажды, стесняясь, он рассказал ей об этих своих чувствах. Она медленно улыбнулась, положила свою ладошку на его стиснутый кулак и сказала негромко:

- Значит, я хоть эту роль играю сносно.

- Да не играешь ты! - возразил он. - Ты там человек, ясно? Другие играют и даже очень хорошо играют, а ты - ты!

Сейчас, сидя рядом с тихо плачущей Лизаветой и угрюмо глядя на сцену, где мучили его Катю, он испытывал тяжелое чувство ненависти к тому прошлому миру, где могли существовать такие несправедливости. И, несмотря на то, что в истории все обстояло далеко не так, как об этом рассказал Фридрих Шиллер, Иван Михайлович каждый раз, приходя на этот спектакль, забывал про историю и про то, что было на самом деле, и верил Шиллеру, Кате и стихам, которыми люди, как известно, никогда не говорят, жалел Марию-Катю, презирал предателей и к актрисе, игравшей Елизавету, относился так, будто она впрямь была шиллеровской Елизаветой.

После третьего действия он спросил у Антропова:

- Ну как, Александр Петрович?

- Хорошо! - сказал Антропов, жадно затягиваясь. - Очень хорошо. И Лизе нравится.

Он на все смотрел Лизаветиными глазами, и если бы ей не понравилось, он бы, наверное, тоже осудил спектакль. Лапшину на мгновение стало скучно, Антропов показался вдруг тряпкой, но тут же он вспомнил нынешний день и уговорил себя не осуждать Александра Петровича, потому что неизвестно, как бы все сложилось, будь Катя - Лизой, а он - Александром Петровичем.

- А дела вообще-то как? - спросил Иван Михайлович.

- В каком смысле? - притворился Антропов.

- Да в личном, в каком еще!

- Сегодня все решится, - сказал Антропов. - Я дал себе слово, Иван Михайлович. Сегодня, после спектакля.

- Ну-ну!

Звенели звонки. Свет в фойе притушили. Антропов побежал к Лизавете, Лапшин выглянул в промороженный вестибюль - не приехали ли за ним, и медленно пошел за кулисы. В четвертом действии Мария не выходила на сцену, и Иван Михайлович, если попадал в театр, обычно это время сидел у Кати.

Когда он вошел к ней, она пила из синенькой чашки молоко.

- Нет голоса, и все тут! - сказала она жалобно. - Прямо срам.

- И ничего подобного, - садясь в креслице и радуясь тому, что пришел сюда и видит Катю так близко, сказал Иван Михайлович. - Нормальный голос.

- Ай, да перестань! - велела она.

Он улыбнулся. Она любила, когда они оставались вдвоем, всякими такими "перестань" показывать свою власть над ним.

- Обедал?

- Обедал! - неуверенно солгал он, любуясь ее странным платьем, высоким, выше ушей, воротничком, каким-то перстнем со стекляшкой на тонком пальце.

- А последний акт смотреть опять не будешь?

- Не будешь! - повторил он.

- Дурачок какой! Самый лучший акт, и поставлен лихо.

- Я не люблю, когда тебя убивают, - негромко произнес Лапшин. - Не для того я женился, чтобы на это с удовольствием смотреть.

- Во-первых, женилась на тебе я, - сказала Катя. - Во-вторых, убивают не меня, а Марию Стюарт. В-третьих, нельзя быть таким слабонервным. В-четвертых... а почему ты в бурках явился? - вдруг спросила она. Переодеться даже не успел?

Сама того не подозревая, она помогла ему ничего не ответить на ее вопрос. Он все молчал, улыбаясь.

- Ну? - спросила она и, по своей новой манере взяв его руку, прижалась к его ладошке горячей щекой.

- Что "ну"? - спросил он, кладя другую руку на ее плечо.

- Сиволапый мужик Лапшин, - сказала она, - не хватайте королев!

Ее подведенные глаза были совсем близко от его глаз, и тихим голосом она спросила:

- Что же твой Жмакин?

- В порядке, - усмехнулся Лапшин. - Чирикает.

- А Клавдия его?

- Не знаю, не видел. Да, он же тебе апельсин прислал...

В это время в дверь постучали. Угадывая, кто это, Иван Михайлович поднялся и на пороге поздоровался с Альтусом.

- Здорово я догадался, - улыбаясь, сказал Алексей Владимирович. - Если актрисы Балашовой на сцене нет, значит, сыщик Лапшин спектакль не смотрит...

На Альтусе был коричневый реглан и такие же бурки, как на Лапшине. И холод от него шел, словно он много часов пробыл на морозе.

- Вы - куда? - глядя то на Альтуса, то на Лапшина, быстро спросила Катя. - Вы почему оба в бурках?

- Вы бы к нам как-нибудь зашли, Катерина Васильевна, - не отвечая ей, спокойно сказал Альтус. - Туся все про вас спрашивает...

Катя молчала.

- Поехали?

- Но куда? - спросила она.

- Когда Лапшин женился на вас, - вежливо и холодно улыбаясь, сказал Альтус, - он знал, что на сцене вас будут обнимать, и целовать, и любить чужие мужчины. И когда вы шли за него замуж, вы знали, что иногда он будет внезапно уезжать в неизвестном направлении. Верно?

- Я... еще не привыкла, - зло глядя на Альтуса, ответила Катерина Васильевна. - И не привыкну, наверное.

- К этому трудно привыкнуть, - все так же холодно произнес Алексей Владимирович. - Вот моя Антонина Никодимовна тоже никак не привыкнет. Но из этого ничего не следует...

В дверях Лапшин обернулся. Мария Стюарт стояла посредине маленькой комнатки - худенькая, высокая, в своем странном воротничке - и смотрела на него глазами Кати Балашовой.

- Градусов за тридцать жмет, - сказал Альтус, закуривая в машине.

Иван Михайлович молчал. На передних откидных сиденьях дремали еще двое незнакомых чекистов. На Поклонной горе лунный свет ударил в слюдяные окошечки, режущий, морозный ветер засвистел громче.

- Ты шестипаловскую дачу знаешь? - негромко спросил Альтус.

- Это где часовня обвалилась?

- Ну да, шереметьевского, по слухам, камердинера.

- Знаю.

Альтус, чтобы удобнее было говорить, отвернул воротник реглана и наклонился к Лапшину.

- Десант кинули, - сказал он сердито. - Впрочем, может быть, и на пользу человечеству. Их, шпану эту, нужно прибрать тихонечко, семейным, так сказать, способом, без привлечения внимания трудящихся. И... использовать в дальнейшем в целях дезинформации противника.

- Сколько там народу?

- Ровно столько, сколько нас. Вооружены отлично, парни - гвозди, в кровище по колено. Пойдут на все. Задача - взять живыми.

- Всех?

- По возможности.

У Шуваловского кладбища остановились. Двое дремавших дотоле чекистов закурили. Лапшин по памяти в блокноте набросал шестипаловскую дачу и подходы к ней. Развалюха бывшего камердинера должна была иметь два входа, поэтому диверсанты туда и ушли...

Альтус взглянул на часы.

- Второй эшелон должен подтянуться минут через пять, - сказал он. - Там народ не в курсе дела, это для страховки. Но ребята - орлы.

Еще покурили, помолчали. Потом, пропустив пограничников вперед, обсудили детали. Камердинерова развалюха стояла в густом ельнике, но между ельником и стенами дома было пустое пространство, просматриваемое из окон.

- Если не уснули, то пару очередей успеют дать, - задумчиво сказал Альтус. - И себя ликвидировать смогут...