Юрий Герман - Один год

Лапшин поискал вокруг себя на постели папиросы, закурил и стал рассказывать, как умирал Ковшов.

- А когда мы его хоронили, - говорил Лапшин, - то лошаденка по дороге на кладбище от голода пала. Понесли гроб на руках. Двое детишек осталось. А наша группа, когда банду всю повязали, постановила: от своего пайка за месяц десятую долю послать ребятам Ковшова. И вышло пятнадцать фунтов сахару-мелясу, знаешь, желтый такой? Я год назад заходил к Ковшовым, ничего живут, оба паренька работают. Чай у них пил с медом. А мамаша опять замуж вышла. И муж у нее такой ерундовский, такой пустяковый мужчина. Говорит солидно, собой доволен, кассир в банке. Конечно, кассир тоже свое дело делает, кто спорит, - можно деньги быстро считать, а можно и медленно, только за Ковшова как-то вроде неловко. Орел был, а в доме даже портрета его теперь не видно.

- Башмаков еще не износила, - сказал Окошкин.

- Башмаки-то, положим, и износила, и не одну пару, да фотографию бы все-таки следовало сохранить - для ребят хотя бы.

- А может, кассир ревнивый. Разве не бывает, Иван Михайлович? - спросил Вася. - Это же надо понять - каждый день с утра до вечера смотри на человека, который был мужем твоей жены. Я бы лично на это не пошел...

Постучал Антропов, поставил Окошкину термометр и рассказал:

- Умерла у меня нынче одна старушка. Черт его знает - и прооперировал удачно, и послеоперационный период шел нормально. Весь день хожу и места себе найти не могу. Терпеливая женщина, помучили мы ее изрядно, ничего, даже не жаловалась. Вчера подозвала меня, спрашивает: "А что, Александр Петрович, верно говорят, что в мыло перетопленное человеческое сало кладут?" Я отвечаю - конечно, не верно. Она вздохнула: "Сколько, говорит, жизни своей я погубила - и себе, и детям сама мыло делала. Хорошее - землянику клала в него или липового цвета..." Обещала мне своего мыла прислать и вдруг запятая. А?

- Бывает! - сказал Лапшин.

- Тридцать семь и семь! - значительно произнес Василий. - Привет от старушки. И как это вы, Александр Петрович, при больном человеке такие печальные истории рассказываете? Вот у меня температура и вскочила...

Лапшину стало скучно. Он взглянул на часы - было начало двенадцатого и вызвал машину.

- Куда? - спросил Василий.

- Поеду к Бочкову, - сказал Лапшин, - на квартиру. Ему баба житья не дает, надо поглядеть.

Он надел шинель, сунул в карман дареный браунинг и сказал из двери:

- Ты микстуру пей, дурашка!

- Оревуар, резервуар, самовар! - сказал Вася. - Привези папирос, Иван Михайлович.

Лапшин и Жмакин

Когда он вошел в комнату, на лице Бочковой выразилось сначала неудовольствие, а затем удивление. Она стирала, в комнате было жарко и пахло мокрым, развешанным у печки бельем.

- Бочкова нет дома, - сказала она, - и он не скоро, наверно, придет.

- Я к вам, - сказал Лапшин. - И знаю, что он не скоро придет.

- Ко мне? - удивилась она. - Ну, садитесь!

Стулья были все мокрые. Она заметила его взгляд, вытерла стул мокрым полотенцем и пододвинула ему.

- Вы стирайте, - сказал он, - не стесняйтесь! Я ведь без дела, так просто заглянул.

Она ловко вынесла корыто в кухню, вынесла ведра, бросила мокрое белье в таз и очень быстро накрыла стол скатертью. Потом сняла с себя платок и села против Лапшина. Лицо у нее выражало недоверие.

- Полный парад! - сказал Лапшин.

Бочкова промолчала.

- А вы кто будете? - спросила она. - Я ведь даже и не знаю.

Голос у нее был приятный, мягкий, выговаривала она по-украински - не "кто", а "хто".

- Моя фамилия Лапшин, - сказал он. - Я начальник той бригады, в которой работает Бочков. А вас Галиной Петровной величать?

- Да, - сказала она.

Лапшин спросил, можно ли курить, и еще поспрашивал всякую чепуху, чтобы завязался разговор. Но Бочкова отвечала односложно, и разговор никак не завязывался. Тогда Лапшин прямо осведомился, что у нее происходит с мужем.

- А вам спрос? - внезапно блеснув глазами, сказала она. - Який прыткий!

- Не хотите разговаривать?

- Что ж тут разговаривать?

Он молча глядел на ее порозовевшее миловидное лицо, на волосы, подстриженные челкой, на внезапно задрожавшие губы, и не заметил, что она уже плакала.

- Ну вас! - сказала она, сморкаясь в полотенце. - Вы чуждый человек, чего вам мешаться... Еще растравляете меня...

Полотенцем она со злобой утерла глаза, поднялась и сказала:

- А он пускай не жалуется! Як баба! Ой да ай! Тоже герой!

- Герой, - сказал Лапшин. - Что же вы думаете, товарищ Бочков - герой!

- Герой спекулянтов ловить, - со злобой сказала она. - Герой, действительно!

- Ваш Бочков герой, - спокойно сказал Лапшин, - и скромный очень человек. Он по конокрадам работает, а лошадь в колхозе - дело первой важности. Он дядю Паву поймал, слыхали?

- Слыхала, - робко сказала Бочкова.

- А кто дядя Пава, слыхали?

- Конокрад, - сказала Бочкова, - лошадей уворовал.

- "Уворовал", - передразнил Лапшин. - Увел, а не уворовал.

- Ну, увел, - согласилась Бочкова.

- А что он в вашего Бочкова из двух пистолетов стрелял, это вы знаете?

- Нет, - сказала она.

- Не знаете! - как бы с сочувствием сказал Лапшин и загнул один палец. - Не знаете, - повторил он. - А что вашему Бочкову два года назад, когда вы спокойненько в школе учились, кулаки-конокрады перебили ногу и он в болоте, в осоке, восемь суток умирал от потери крови и голода, это вы знаете?

- Нет, - тихо сказала она, - не знаю.

- Так! И это не знаешь! - со злорадством в голосе, внезапно перейдя на "ты", сказал Лапшин и загнул второй палец. - Что же ты знаешь? - спросил он. - А, Галина Петровна?

Она молчала, опустив голову.

- Твой Бочков знаешь какой человек? - спросил Лапшин. - Знаешь?

Она взглянула на него. Он вдруг чихнул и сказал в платок:

- Нелюбопытная вы женщина, вот что!

Лапшин еще чихнул и крикнул, морщась:

- Понесли черти! У меня форточка в кабинете, и в затылок дует.

Отдышавшись, он сказал:

- Вот как!

И добавил:

- Так-то! Вы бы меня про него спросили. Ему лично со всего Союза письма пишут, он спаситель и охранитель колхозного добра...

- Я ж этого ничего не знаю, - сказала она, - он же мне ничего не говорит. "Поймал жулика, жуликов поеду поймаю, в колхоз поеду, в совхоз поеду, хорошего жулика поймал..."

- А вы спросите, - назидательно, опять перейдя на "вы", сказал Лапшин. - Чего ж не спросить?

- Да он не скажет.

- Чего нельзя - не скажет, а что можно - скажет. Я его знаю, из него всякое слово надо клещами вынимать. Он боится, что неинтересно, что подумают, будто он трепач, хвастун. Он знаете какой человек? Махорку всегда курит, а хороший табак любит, это мне известно. Премировали мы его, так он табаку себе все-таки не купил. Говорит - а чего там, подумают, Бочков загордился. А деньги небось вам отдал?

- Мне, - сказала Бочкова, - на пальто. У меня пальто не было зимнего.