Николай Некрасов - Мертвое озеро

На Иване Софроныче также не было лица. Оба они были люди одинокие; у Кирсанова не было ни отца, ни матери, ни сестры, ни братьев, а у Ивана Софроныча тоже, и притом -- ни кола ни двора! Промаявшись с полгода в деревне своей один-одинехонек, Кирсанов не выдержал и отправил к Ивану Софронычу предложение: выйти в отставку и поселиться у него в качестве управляющего. День, когда наконец прибыл Иван Софроныч в провинцию, был счастливейшим днем в жизни Алексея Алексеича. С той поры они не разлучались.

Много лет прожили они в деревне, много, по выражению Алексея Алексеича, пропустили чижиков, и с каждым днем становились всё необходимее друг другу. Какая-то тайна, относившаяся к их прежней жизни, связывала их еще более. Раза два в пятнадцать лет ездили они в Петербург, разыскивали там что-то, но возвращались, по-видимому не достигнув цели, и привозили только множество разнородных вещей, обыкновенно подержанных, купленных по случаю и чрезвычайно дешево. В деревне, первые дни по возвращении, они только и делали, что пересматривали свои покупки, а иногда и приступали к переделке некоторых. Вообще время свое коротали они сельскими занятиями, охотой, а главное -- рассказами о прошлой своей жизни, богатой деятельностию, опасностями, забавными случаями и проказами, в которых выражалась их прежняя удаль. И после таких-то воспоминаний, наговорившись вдоволь и приумолкнув, они обыкновенно изредка повторяли:

– - Пожили!

– - Пожили!

И в лицах их сияло спокойствие и довольство.

Если уж сильно приступала к ним скука, они отправлялись в ближайший город, и тут-то производились те многочисленные и разнообразные закупки, по милости которых Алексей Алексеич не без основания называл свой дом полной чашею.

Любимым и единственным занятием их в городе было бродить по лавкам, по рынкам и покупать. Но покупать не как другие покупают: спросил цену, поторговался -- отдал деньги и взял вещь,-- нет!

– - Да с таким порядком в год разоришься,-- говорил Алексей Алексеич.

– - Дома не скажешься,-- замечал Иван Софроныч.

– - Нет, коли покупать, так у нас поучиться,-- говорили они оба.

И действительно, искусство их покупать дешево превосходило всякое вероятие. Никто так не умел, по их собственному выражению, "пустить продавцу туману в глаза", как они. Они славились своим искусством, гордились им и с наслаждением рассказывали, что однажды из-за них купец подрался в лавке с своим приказчиком. Правда, не спрашивайте, что покупать? Поедут они в город купить сахару, чаю, ситцу, суконца, а привезут хомутов, черкесскую шапку, пару шестиствольных пистолетов, короб французского черносливу, шахматную доску с точеными из слоновой кости конями и пешками.

– - Да на что им шахматная доска? -- спросит человек, знающий, что оба они в шахматы шагу ступить не умеют.

– - Дешево,-- говорит Алексей Алексеич.

– - Дешевле пареной репы, -- прибавляет Иван Софроныч.

– - Да понеси продавать: кому не надо -- больше даст,-- говорит Алексей Алексеич.

– - С руками оторвут,-- прибавляет Иван Софроныч.

– - Ну так что же не продали?

– - Не пролежит места, -- говорит Алексей Алексеич.

– - Не нам, так детям пригодится, -- прибавляет Иван Софроныч.

И вследствие такой логики не было вещи, которой не купили бы они, будь только дешево, или хоть не поторговали. Идет ли солдат с бритвами, везут ли старую двуспальную кровать, торчит ли между старым хламом упраздненная вывеска, эстампы ли какие завидят они на прилавке, несет ли баба рукавицы,-- до всего было дело нашим приятелям, всё торговали и покупали они.

– - Эй, тетка! продажные, что ли? -- спрашивал Алексей Алексеич, увидав бабу с рукавицами.

– - Продажные, батюшка,-- отвечала баба, останавливаясь.

– - А что просишь?

– - Да девять гривенок, батюшка.

– - Девять гривен! -- с ужасом восклицал Алексей Алексеич.

– - Девять гривен! -- повторял с таким же ужасом Иван Софроныч.

И оба они взглядывали на старуху как на помешанную.

– - А то как же, кормильцы? -- говорила она.-- Ужели не стоят? Да ты погляди, какой товар-то!

И старуха принималась выхвалять рукавицы. Покупатели молча и терпеливо выслушивали длинную похвальную речь.

– - Так, так,-- лишь изредка иронически замечал Иван Софроныч.

Алексей же Алексеич, вертя своей тростью и стараясь как можно глубже вонзить ее в землю, казалось, погружен был в посторонние мысли, и когда старуха наконец умолк‹а›ла, он вдруг совершенно неожиданно спрашивал ее:

– - А что, тетка, есть на тебе крест?

Старуха широко раскрывала изумленные глаза, крестилась и произносила:

– - Что ты, батюшка? ужели без креста? Православная -- да без креста!

– - Ну так как же. И не стыдно! Девять гривен просишь за штуку, которая и половины не стоит!

– - Что ты, кормилец! Уж и половину. Да тут одного товару на полтину.

– - На полтину! -- с ужасом восклицал Алексей Алексеич.

– - На полтину! -- с таким же ужасом повторял Иван Софроныч.

И оба они опять посмотрели на старуху как на безумную и помолчали.

– - Да что ты, тетка, нас за дураков, что ли, считаешь? -- говорил Иван Софроныч обиженным голосом.

– - Как за дураков… что ты, батюшка? А ты вот сам разочти. Жаль, счетцев нет: не на чем выложить!

– - Ну, выложим, изволь, выложим! -- говорил Алексей Алексеич, доставая из кармана маленькие счеты, без которых никогда не выходил со двора, когда бывал в городе.

Начинали выкладывать. Старуха толковала свое, покупатели -- свое.

– - Ну вот видишь: кожа столько-то, варежки столько-то, работа столько-то, и выходит всего тридцать пять копеек!

– - Нет, уж меньше семи гривен, как угодно, взять не могу,-- говорила сбитая с толку баба.

– - Семь гривен! семь гривен! -- с ужасом восклицали один за другим покупатели.

– - Да приходи ко мне,-- говорил Иван Софроныч,-- да я тебе по сороку копеек сколько хочешь таких точно продам.

– - А коли свои есть, так неча и говорить.

И старуха идет.

– - Тридцать пять взяла?

– - Своей цены не даете!

– - Ну, сорок?

Баба не отвечала и быстро удалялась.

– - Да ты хочешь продать? -- вскрикивал Алексей Алексеич.

– - Как не хотеть!

Баба останавливалась.

– - Ну так говори делом.

– - Чего говорить, коли своей цены не даете!

– - Как не даем? Ведь выкладывали.

– - Да как выкладывали -- по-своему всё.

– - Ну, выложим, изволь, опять выложим, по-твоему.

Начиналось снова выкладывание.

– - Варежки: девять копеек…

– - Двенадцать,-- перебивала старуха.

– - Девять,-- говорил Алексей Алексеич, страшно стуча костяшками.

– - Девять, девять,-- подтверждал Иван Софроныч.

– - Тесемка: три.

– - Четыре!

– - Кожа, работа… Ну и выходит тридцать восемь копеек.

– - Как тридцать восемь! что ты, батюшка?