Николай Некрасов - Три страны света

Долго они сидели молча, покачиваясь под жалобный скрип качелей.

Прошел еще год, но о нем уже нельзя сказать, как о предыдущем, что он не принес с собою никаких перемен в Струнников переулок. Нет, перемены произошли, и значительные. Столь знакомый читателю дом девицы Кривоноговой украсился новой дощечкой над воротами, с ярко-красной надписью: Дом поручицы Доможировой . Как! Доможиров женат? Доможиров соединился неразрывными узами с первейшим своим врагом? Увы, нет сомнения! Бедный Доможиров не избег плена своей соседки; впрочем, и обстоятельства были слишком важные, – трудно было удержаться! Началось с того, что явился престранный господин, которому так понравился дом Доможирова, что он предложил ему чуть не вдвое дороже, чем стоил дом. Озадаченный Доможиров кинулся за советом к благоразумной деве; совет был дан ему ловкий, доброжелательный: он продал дом и перебрался к девице Кривоноговой, в ту самую комнату, где жила прежде Полинька, с прибавлением еще двух соседних комнат.

Девица Кривоногова, казалось, переродилась. Характер у ней стал шелковый, она была необыкновенно кротка и заботилась о своем жильце с нежностью супруги или матери, а также и о сыне его, который уже достиг возможности ходить в халатах своего родителя, не перешитых и не урезанных: так благотворно действовала привольная уличная жизнь на его физическое развитие. Коты были всегда кормлены досыта. Девица Кривоногова до того простирала свою заботливость, что в жаркие дни собственноручно ставила даже в клетку скворцу блюдечко с водой и радостно наблюдала, как он принимался полоскаться. И нередко, с умилением указывая на благоденствующую птицу, она говорила растроганному Доможирову:

– У меня уж такое доброе сердце; я люблю, Афанасий Петрович, чтоб все в моем доме были довольны, до последней крохотной птички!

Случалось, что, разбирая в сундуках свое добро, она показывала Доможирову банковые билеты и горящее, как жар, серебро, приговаривая с тяжелым вздохом:

– Вот, кажись, все есть, да кому достанется мое добро, как умру? А я чувствую, что скоро, скоро умру!

Доможиров сомнительно качал головой и произносил: "И, и, и…", но в голову ему невольно западала мысль: что, если б жениться на девице Кривоноговой да к своему капиталу присоединить еще десятитысячный банковый билет?

Он боролся мужественно против такого соблазна; но пришел срок платить за квартиру и решил все, помрачив его рассудок. Двадцать лет не знал он, что значит платить за квартиру, быть жильцом – звание, которым он гнушался; двадцать лет платили ему жильцы, а, теперь сам должен платить…

– Не дам! нет у меня денег! – с негодованием отвечал он девице Кривоноговой. – Погодите!

К удивлению его, она кротко вынесла отказ. В следующий срок, когда приходилось платить вдвое больше, он, опять отказался еще энергичнее. Тут уже она не выдержала, и завыла, приговаривая:

– И не стыдно вам сироту обижать?

Взволнованный Доможиров оскорбился таким упреком и раскричался.

Девица Кривоногова прижалась к стене, будто со страху, и, всхлипывая, проговорила:

– Нет! уж видно, и точно сиротам жить нет никакого средствия: кто хочет, тот обижает! А я, дура, еще вчера отказала чиновнику-вдовцу: через одну куму мою сватался… и, говорят, дети такие почтительные и милашки…

Доможиров вытянул физиономию.

– Да я пошутил… я так! – сказал он вкрадчивым голосом.

– Хороши шутки с сиротой! – проговорила обиженным тоном девица Кривоногова.

Доможиров уже тянул концы своего кушака, и когда кушак достаточно впился в его бока, он крякнул и нерешительно спросил:

– А, небось, за меня не хочет итти?

Девице Кривоноговой ничего не нужно было больше: так давно желанное слово слетело с языка Доможирова, – остальное она уже кончила сама, наговорив много трогательных вещей и пообещав еще при жизни передать Доможирову все свое имущество.

– Ну, кому, – говорила она со слезами умиления, – и следует все отдать, как не законному супругу?

Доможиров не замедлил сделаться им. Их свадьба привела в волнение весь Струнников переулок, даже с примыкавших к нему улиц и переулков сбежались полюбоваться брачным торжеством.

Гостей было множество. Невеста нарядилась в красно-розовое платье, к которому не совсем подходили цветом открытые руки и шея, совершенно красные. Голова была убрана измятыми белыми цветами и грязным вуалем, кончик тощей рыжей косы исчез, совершенно подавленный ради такого торжественного случая белокурой массивной косой; брильянтовый фермуар с бусами и тяжеловесные серьги – подарок счастливого жениха – дополняли невестин наряд. Жених, выбритый тщательно, чего уже не случалось с ним лет двадцать, в белом галстуке и светло-синем фраке не слишком нового покроя, гордо озирался кругом и только страдал немного по поводу туго накрахмаленных воротничков манишки, так как хорошо выбритые его щеки были в тот день слишком чувствительны.

За роскошным пиршественным столом, между двумя вазами с потертой позолотой и полинялыми цветами, молодые сидели в скромном молчании. Массивная рука молодой была вложена палец в палец в руку молодого; по временам они разлучали свои руки, протирали платком и снова вкладывали по-прежнему. После двухдневного пира дом девицы Кривоноговой украсился вышепрописанной надписью. Тот день был роковой в жизни Доможирова; тут только увидал он, что попался впросак. Нечего и говорить, что супруга и не подумала передавать ему капитал свой и дом. Нет, она даже лишила его наслаждения кушать серебряными ложками, хоть он был с ними так деликатен, что, подержав в руках, каждый раз принимался тереть платком, чтоб серебро не теряло своего блеску. Временная кротость бывшей девицы Кривоноговой миновалась невозвратно; брань, упреки не умолкали, и дошло до того, что Доможиров, познакомившись через Граблина с любителем похоронных процессий, стал бегать по кладбищам. Там искал он забвения супружеских бурь и скоро так вошел в интересы кладбища, что вызубрил все надписи памятников, узнал всех нищих, которые увидели в нем кровного врага: всегда недовольный и раздражительный, он читал им, не исключая слепых и безруких, мораль о вреде праздности, причем часто почерпал красноречие из слов своей супруги, упрекавшей его в лености. Там не раз встречал он знакомого нам Волчка с его старухой-матерью. И сын и мать вечно были ненатурально веселы и ссорились. Несчастный Доможиров понемногу начал уходить самого себя, сосредоточиваться и, наконец, стал вести свой дневник, вспомнив, что и Каютин иногда записывал разные свои мысли. Вот образчики его записок: