Николай Некрасов - Три страны света

– Славная птица, славная! ну, а когда она ввезена в Европу и кем? а, небось, опять забыл?

– Нет-с не забыл! – отвечал повар с усмешкой. – Помню-с, Сергей Васильич!

– Ну-ка, скажи!

Между тем башмачник рвался вперед, а Яков заслонял ему дорогу. Наконец башмачник неожиданно присел и, вынырнув из-под руки Якова в комнату, остановился с потупленными глазами перед господином Тульчиновым, позабыв даже поклониться ему.

– Что случилось? – с участием спросил Тульчинов, увидав бледное лицо башмачника.

Башмачник молчал; слезы душили его.

– Не обидел ли кто тебя? а?

Башмачник закрыл лицо руками и глухо зарыдал.

Присутствующие переглянулись. Старик молча указал повару и лакею на дверь и, когда они удалились, обратился к башмачнику.

– Ну, скажи, что с тобой случилось? – спросил он ласково.

С рыданием сильнее прежнего башмачник кинулся в ноги Тульчинову и произнес:

– Заступитесь, спасите сироту, спасите.

– Успокойся, братец, – сказал старик, приподнимая башмачника, и на добрых глазах его, показались слезы. – О чем плакать? лучше расскажи, что с тобою случилось.

Собравшись с силами, башмачник, как мог, рассказал несчастие, постигшее Полиньку. При имени горбуна Тульчинов заметил презрительно:

– Знаю я его: негодяй отъявленный!

Башмачник трогательно умолял старичка тотчас же итти с ним к горбуну и заступиться за Полиньку. Слушая его, Тульчинов лукаво улыбнулся и, наконец, ласково спросил:

– Ну, а зачем ты скрывал от меня, что у тебя есть невеста? а?.. Ну, что ты так на меня смотришь? – прибавил он, заметив внезапную перемену в лице башмачника: – ведь ты любишь эту девушку, хочешь жениться на ней?

– Нет, она не моя невеста! – отвечал башмачник глухим голосом.

Тульчинов закусил губы и с горечью покачал седой своей головой.

– Ну, что же надо делать? – спросил он, тронутый положением башмачника.

– Сделайте милость, освободите сироту; ее жених далеко; у ней никого нет. Я, я один только… но что я могу сделать? я небольшой человек! Если что случится, – прибавил башмачник, дико озираясь кругом, – я… я утоплюсь… не хочу жить, лучше умру!

– Полно, брат, полно! – ударяя его по плечу, сказал Тульчинов. – Мы все уладим. Он ничего не посмеет сделать ей!

– Нет, вы не знаете его: он злодей!

– Просто мошенник, – заметил старик, – я его знаю лучше тебя! Позвони-ка: я оденусь.

Башмачник кинулся к звонку.

Явился Яков, и по значению взгляда, брошенного им на башмачника – дескать, как тебе не стыдно такими пустяками барина беспокоить, – можно было догадаться, что он подслушивал.

– Вели-ка мне дать позавтракать, – сказал старик, но вдруг принялся с испугом чмокать губами и прислушиваться к своему желудку, бормоча: – нет – аппетиту, нет! надо подождать… Постой-ка! – продолжал он, обратясь к Якову. – Я после позавтракаю, а ты вот вели накормить его.

– Я не хочу; я не могу есть! – робко сказал башмачник.

– И полно, поешь! лучше поуспокоишься… Вели Артамону Васильичу дать ему чашку бульону: это его подкрепит.

Яков жестами приглашал за собой башмачника.

– Оставьте, оставьте меня, я не хочу, я не могу есть! – с отчаяньем воскликнул башмачник. – Будьте добры, защитите, спасите бедную девушку!

Тульчинов махнул рукой и велел давать одеваться. Яков вывел башмачника в прихожую, усадил и поставил-таки перед ним чашку бульону по приказанию своего барина.

Сидя перед ней, башмачник тоскливо прислушивался к движению в кабинете, и когда, наконец, отворилась дверь и на пороге явился старик, совсем готовый итти, в шляпе и с палкой, Карл Иваныч, как помешанный, кинулся к двери и растворил ее настежь.

Увидав чашку на столе, Тульчинов заботливо посмотрел в нее и, качая головою, сказал:

– Упрям, упрям!

Они вышли на парадное крыльцо, куда уже были поданы дрожки.

– Нет, брат, не нужно: я пешком пойду, – сказал Тульчинов кучеру.

Башмачник вскрикнул.

– Что ты? что с тобою?

– Далеко, очень далеко… не скоро дойдем.

– Куда торопиться? нас не обедать ждут. Торопиться можно и даже должно, – заметил старик с важностью, – только на обед: тот, кто опаздывает к обеду, грубейший невежда. Ну, пойдем.

И старик пошел, постукивая палкой, но вдруг остановился и, улыбаясь, стал прислушиваться.

Нежное мычание коровы доносилось со двора, только что покинутого ими. Старик воротился.

– Куда вы? – с ужасом спросил башмачник, заслоняя ему дорогу.

– Сейчас, сейчас! забыл заглянуть на двор: что-то у меня там делается?

И старик вошел в калитку, а несчастный башмачник опустился на ступеньки крыльца.

Тульчинов расхаживал по своему двору, заботливо и гордо осматривая, все ли у него в порядке. Каждому животному умел он сказать какое-нибудь приличное приветствие. Особенно пленил его один поросенок: толстый, белый, со сквозившими ушами и лапочками. Поймав его и поглаживая, старик с умилением смотрел ему в глаза, едва заметные. Скоро явился и Артамон Васильич. Барин и повар долго молча любовались поросенком.

– Хорош! – заметил, наконец, в упоении Тульчинов.

– Очень хорош-с! – отвечал повар.

– Уши-то, уши! точно у какой-нибудь красавицы; а лапки? право, у иной дамы ручки не бывают так нежны. Ну, а что наш барашек? не пора ли его?

– С недельку надо еще обождать-с, зато будет – сливки! – глубокомысленно отвечал Артамон Васильевич.

– Ладно, ладно, подождем, изволь, Артамон Васильич! Ну, а что ты мне дашь сегодня позавтракать? я вот моцион сделаю; что-то вкус не…

Но старик не договорил: он, стал чмокать губами и, наконец, радостно сказал:

– Лучше, гораздо лучше! а вот Карлуша совсем было испортил мне аппетит… ну, да вот прогуляюсь. Смотри, Артамон Васильевич, полегче что-нибудь.

Тульчинов отправился к калитке. Увидав башмачника, прислонившего голову к стене, он коснулся его своей палкой и сказал:

– Что, заснул?

Башмачник вскочил, и они, наконец, пошли.

– Тише, тише! куда бежишь? – поминутно говорил старик башмачнику, не поспевая за ним, но, убедившись, наконец, что нет возможности обуздать его, кликнул извозчика.

В нескольких шагах от дома горбуна башмачник вскочил и побежал, показывая извозчику, чтоб ехал за ним.

Калитка была не заперта, крыльцо также. Тульчинов и башмачник свободно вошли в прихожую, потом в залу, где некогда горбун принял в первый раз Полиньку. Здесь Тульчинов приостановился, покашлял; но никто не выходил им навстречу. Они пошли далее и миновали несколько комнат, закрытых ставнями с вырезанными сердцами, сквозь которые проникал дневной свет, дававший возможность видеть разнохарактерную мебель и вещи, наполнявшие комнаты: бронзовые часы, картоны, огромные кипы книг, перевязанные веревками.

– Сколько нужно было ему пустить по миру семейств, – с грустью заметил Тульчинов, – чтоб загромоздить так свои комнаты!