Сергей Клычков - Чертухинский балакирь

Оттого это место и прозывалось: Бобылья пустошь.

Бобыли из Чертухина рубили на ней безо всякой дележки.

Только мало было охотников, рубили, что поближе к дороге, а подальше -такие места: не вытянешь ноги… Кочки так и запихают в разные стороны. Растут они в этом месте с сотворения мира и к нашей поре были по самый пуп человеку.

Не любили мужики этого места!..

*****

В эту-то пустошь и вломился Петр Кирилыч, не захотевши идти по дороге.

Так и шумит со всех сторон на него прошлогодняя осока, словно грозится, выставила она с коч колючие усы, и чудится Петру Кирилычу, что у каждой кочки на осочной плеши сидит, завившись кольчиком, змея-медяница, и вместе с осокой шипит на него, и тянет к нему желтое жало.

Почти на самой середине пустоши Петр Кирилыч остановился и перевел дух.

Ощупал он ногой высокую кочку, нет ли змеи, присел на нее и стал с лица и шеи вытирать пот полою рубахи. Рукой подать, кажется, до матерого леса, а еще идти - конца-края не будет болоту, и кусты дальше грудятся и сбиваются в кучи и словно кого подолами прикрывают - распушились ветками книзу.

"Ну и место… чертово тесто!.."

Только это Петр Кирилыч сказал или подумал, как опять, как и тогда, под окном у Ульяны, крепко кто-то сзади его обхватил, и не успел Петр Кирилыч назад обернуться и ахнуть, как почувствовал у себя на щеке знойную щеку и у губ рот, тухлый, как куриный болтун.

- Князь мой ненаглядный!.. Петр мой Кирилыч!..

У Петра Кирилыча мураши по коже побежали.

"Тетка Ульяна?.. Откуда ее?.."

Со всех сил рванулся Петр Кирилыч в сторону и повалился меж коч. Видит из-за кочки: Ульяна стоит как ни в чем не бывало и чуть заметно улыбается на него…

- Ты долго будешь… шутить, тетка Ульяна? - тихо спросил Петр Кирилыч, приподнявшись с земли.

- Окстись, Петр Кирилыч, мне не до шуток… вот ведь где встретиться довелось! Ну, да я-то и рада.

- Зато мне радости мало.

- Чтой-то, Петр мой Кирилыч?.. С чего же?..

- Эй, Ульяна, не будет добра!..

Петр Кирилыч присел на кочку против Ульяны. Ульяна положила возле себя на кочку беремя и к Петру Кирилычу подвинулась ближе.

- От добра, Петр мой Кирилыч, добра не ищут… Как уж там хочешь, а свое я возьму… потому распалилась!..

- У… погань!..

- Не погань, Петр мой Кирилыч, - кабы лопать самому не пришлось! Лучше меня ведь все равно на всем свете никого не сыщешь!..

- Это тебе, дуре, кажется с тюри!..

- То-то и дело, что тюрю в глаза не вижу… Не гляди, что бобылка, - я такая стряпуха!..

- Была бы курочка, сварит и дурочка!..

- Вот уж не так, так не эдак… Ты вот из житной муки ситный спеки!..

- Спечешь оклякыш, поешь - заплакашь!..

- Да уж знаю: балакирь!.. Оттого и глаза на тебя повесила… Давай, Петр мой Кирилыч, решать дело по-хорошему!..

- Я от хороштва, тетка Ульяна, не прочь… Отстань от мене, и только делов: ты - в гости, а я - домой!..

- Мой, Петр мой Кирилыч, мой!.. Всю жизнь будешь есть один только ситник… Знаешь, ситник кто ест?..

- Нет уж, не знаю, а врать не хочу.

- Ангелы божьи на небе да бары!

- Ну и пускай их жрут на здоровье… Намажь ты себя медом, и то… Ульяна… разве что… спьяна!

- Подожди… подожди!

- У-у… я, у-у-х!.. Проклятущая!..

Петр Кирилыч схватил сушину и замахнулся ею на тетку Ульяну, хотел было ударить с размаху, но Ульяна вскочила на вязанку с сучками, свистнула на весь чертухинский лес, сучки в береме зашевелились, полез из беремя сперва лошадиный хвост, потом задние ноги и круп, потом, словно темь, закурчавилась вороная грива, и вмиг перед Петром Кирилычем взвилась на дыбы большая черная лошадь с большим черным пушистым хвостом до щиколоток, и на хребте у нее, не держась, уже сидел самый заправский гусар, в залихватской шапке с плюмажем, с саблей на боку, каких Петр Кирилыч видел у мирского попа на картинке.

- Прощай, балакирь!.. Помни про ситник и тетку Ульяну!..

*****

Заколыхалась осока перед Петром Кирилычем, и самого его понесло поверх ее колючих усов. Вот уже настороженно выстроился за пустошью лес, темный он и торжественно-строгий, как столоверский поп с дарами в руках; на еловых макушках четко обозначились крестики, и над каждым крестом горит большая звезда.

Петр Кирилыч вытер пот полою рубахи и, перекрестившись, вошел в темный, пахнущий еловыми шишками ельник.

Вернее всего, ты не знаешь, что мужики в избе называют венцом?..

По всему, это прозвание пошло с того незапамятного срока, когда первый мужик вздумал перебраться из землянки в избу, выбрал себе в лесу попрямее сосну и начал ее строгать и фуганить!

Венцом он назвал каждый ряд бревен в домовой стене, или, по-нашему, в срубе, хоть ли в лапу, хоть ли с углом!..

И так ему хорошо показалось в первой избе после пещеры, что и впрямь иначе нельзя было сказать: мужик стал жить в сосновых венцах, стал хозяин, рачитель и скопидом!

Воля, звездный венец остались по-прежнему дереву, зверю и птице!..

*****

Неспроста Спиридон Емельяныч выговорил у барина условие, чтобы тот поднял ему мельничную избу еще на три венца.

Спиридон был такой человек - ни одного слова у него зазря не проходило: сказал - отрубил!.. Значит, и надо!..

Надо было Спиридону ухоронить от попов свою веру.

Может, потому только и поменял Спиридон Емельяныч барину медведицу (али двух медвежат, бог его знает!) и дал книгу в придачу: дело было совсем не в мельнице, а в этих самых венцах!

Подызбица нужна была Спиридону хорошая да такая, чтобы не было никому заметно. В деревне лишний ряд бревен в избу положишь, и уже разговор!

В подызбицу, известно, мужики убирают картошку, чтоб ее в зиму не портил мороз. Спиридон же придумал туда своего бога запрятать… самому обедню служить и попить… потому мужиков ни на одной иконе в святых не найдешь, мужики все в ад пойдут, для того и лапти носят, а… Спиридону в ад не… хотелось!..

Кому же святым не хочется быть?..

С крайку, да в райку!

Обзавелся тайно Спиридон Емельяныч всей поповской срядой еще гораздо зараньше, да не приходилось ему ею пользоваться.

А тут с этими медведями как раз устроилось все как нельзя лучше.

Вскорости, как был барин у Спиридона, Спиридон переехал на мельницу. Мельница была благоустроена, на полном ходу, все в полной точности, только сам дела не порть, канители с ней в эту пору большой не было, один только бачуринский помол, потому Спиридон с первого же дня, благо чужого глаза нет, принялся за молельню.

*****

Выстругал он в подполе почище сосновые доски, потолок, то есть по исподу домовый пол, обил свежим тесом, в оконца, куда кот головы не просунет, вставил синие стекла и завесил их темной дерюжкой, а икон этих навешал разных на стены: курочке клюнуть негде! Большие и маленькие, в окладах серебряных и золотых, и так которые голенькие, без ничего - одна доска и на доске лик. Накопил их Спиридон за торговлю дегтем и маслом такую уйму - в два сундука еле влезли.