Сергей Клычков - Чертухинский балакирь

Кто говорил, что берет он-де у гусенского дьякона, а кто даже и у самого попа Гавриила в тех же Гусенках - у того и у другого был на руках подмоченный товар: у дьякона девку звали "рупь-двадцать-пять" по причине ее весьма чудной хромоногости - идет, словно отсчитывает, а у попа родонула, и от кого родонула, совсем неизвестно… так, говорили бабы, ветром надуло!..

Вот теперь, дескать, Петр Кирилыч и будет мужичить с этой поповской лежалой кутьей.

Про Машу пока и помину никакого не было, видно, и за девку ее никто не считал.

Мавра заметила дозорщиков в окнах, поджала строго губы, встала, словно ее шкнули, и, выпятив слегка выпиравший живот, заспешила к двери. Аким с Петром Кирилычем не шевельнулись.

*****

Мавра вышла на крыльцо и громко, на все село крикнула на холостых:

- Что вам тут, хаплюги, поселки, что ли? Чего прилипли?

Из-за угла вывалили парни, впереди косоротый Максяха, сельский заводила по девкам и дракам, за ними, закрываясь передниками и смущенно улыбаясь, -девки; глаза завистливо горят, по щекам жар пышет, видно, слухи о женитьбе Петра Кирилыча сильно всех разобрали.

- Ну, что, голопятники, пострел вас не возьмет? - еще раз стрельнула Мавра, держась за перильцы.

- Говори, Мавра Силантьевна, кого Петр Кирилыч засватал? - крикнул Максяха.

- Да вам-то что за напасть такая?

- Да у нас тут большой спор зашел из-за этого: кто говорит - на дьяхоновой "рупь-с-четвертаком", кто - на поповой родихе, - голосисто зазвонила из-за девок Дурнуха, вся так в стороны и расплывшись скуластым, засыпанным частыми веснушками лицом.

- Сделай милость, Мавра Силантьевна… У нас так, гляди, до кольев дойдет, - пожимаясь, вторят парни. - Антирес большой имеем.

- Ишь ты!.. Уж знамо не на тебе, дурная харя, - огрызнулась Мавра на Дуньку.

- Как бы не так… А сама на выгоне проходу не давала… Тьфу! -доплюнула Дурнуха к самому крыльцу.

- Из сопли не вырастет конопли!..

- Чего разлезлась, как квашня на боку? - заступился Максяха.

- Не плюй у ворот, где ходит народ. Чего ей, дурному черту, надобно?

- Ладно, ладно, Мавра Силантьевна… Ты уж беспременно нам только изложи, кого Петр Кирилыч берет… а то…

- Што "а то"?..

- …весь дом разнесем!..

- Разнесем, Мавра! - кричат за Максяхой холостые. - Что вы украли, что ли? Эй, разнесем!

- Хаплюжники! - снизила голос Мавра.

"Разнесут ведь, - думает она, - косточки не оставят!.."

Подперла Мавра щеку рукой и, нехотя будто, ответила:

- Спиридон Емельяныча дочку берет.

- Непро-о-мы-ху! - раскатилось в толпе вместе со смехом. - А мы-то сдуру чуть не передрались!..

- Грош да полушка, базарная цена! - пропела Дунька и низко поклонилась Мавре.

- Фуня! - отпалила ей Мавра.

- Ну, коли что. Мавра Силантьевна, - подошел к самому крыльцу Максяха, держа шапку в руках и отводя Дурнуху в сторону, - придем песни петь…

- Не оставьте, милости просим!

Мавра поклонилась в пояс с широкой улыбкой.

- Хмель в пиво, в постель крапива! - визгнула Дурнуха, прячась за девок.

- Милости просим… милости просим! - еще раз Мавра поклонилась и, просиявши во все лицо, вернулась к мужикам в избу.

Холостежь разобрала девок по рукам, всем стадом тронулись на середку, и скоро оттуда под коровий мык и лошадиный топот - пастух гнал по выгону стадо - донеслась до Петра Кирилыча насмешливая песенка:

*****

В эту ночь не взошел уж, как потемнело, над Чертухиным месяц: посветил, да и будет! Избы стояли словно черные монахи возле дороги, и за селом по полю, и к лесу вплотную грудилась непроглядная темь. В одной только избе у Акима в окне горел огонек: Мавра ради такого случая зажгла перед образом Миколы лампаду и оставила ее на полном свету на всю ночь.

Под лампадой сидел Петр Кирилыч, облокотившись на руку, и о чем-то, видно, крепко думал. Бог его знает о чем. Петр Кирилыч был на простой взгляд… чудной человек. Только, должно, все о том же!

Только если взглянуть бы в окошко в ту ночь на него, так можно было бы подивиться: уж то ли так его облила светом лампада, то ли еще почему, только весь казакин на нем каждой ниткой так горьмя и горел, и то ли кудри это у него так золотились в лампадном свету, то ли с иконы упал ему на голову венчик - едва ли бы кто разобрал: у Мавры, с делами да с ребятней, на стеклах висит паутина, и похожи они на мутные спросонья глаза; сами-то они уперлись в дорогу, в землю глядят, хотя едва ли что видят, а в них… хоть всю ночь просмотри, припавши к стеклу, а едва ль… едва ли что взаправду увидишь…

Правду думал Петр Кирилыч про Спиридона, что мужик он был непонятный: есть над чем голову поломать, хитро было все прилажено в человеке, и винтики, как в заморских часах, для простого глаза совсем незаметные.

Потому по внешности мало кто заметил перемену, происшедшую в Спиридоне после одного случая с ним…

А случай был действительно очень чудной…

*****

Незадолго до приезда Феклуши как-то молился Спиридон Емельяныч в своей тайниковой молельне. Ни снов ему перед этим каких-нибудь таких, неподобных не снилось, и думать об чем-нибудь таком он давно уж забыл, да, видно, многое с нами в жизни бывает не потому, что мы этого ждем или хочем.

Уж то ли на этот раз напустил Спиридон свыше меры ладанного дыму в подполицу, то ли чересчур переложил еловой смолы в большое кадило, только когда он в середине службы со всей своей торжественностью расхлебястил царские двери и возгласил: "Со стра… хом… бо… бо…" - как тут же осекся и чуть не уронил с головы чашу с дарами… Поглядел Спиридон Емельяныч в угол: баба! Поглядел в другой угол: еще баба!

Плохо рассмотрел их Спиридон, только было вышел он из алтаря с дарами над головой, обе бабы склонились перед Спиридоновой чашей, и в глазах у него прочернели бабьи затылки, повязанные в кашемир, как у монашек. У одной из-под шали на диво такая пушистая коса в прозолоть рассыпалась по всей широкой спине, на кончиках игривые курчавые завитушки, как подвенечные кольца, а у другой овечьим хвостом болтается сбоку…

Муть ударила в Спиридона с черных кашемировых шалей, и по каймам, как обгорелым на незримом огне, забахромились черные кисти.

Спиридон взглянул на одну, взглянул на другую, чуть даже шатнулся, но испуга своего не показал и не вымолвил ни одного слова.

Собрал Спиридон в себе силы и с дрожью в густом и темном своем, как стоялое сусло, голосе дотянул торжественный и самый любимый возглас с дарами над головой: "…О… о… жи… им и ве… ве… рою… приступите!.."

"Как это они только сюды попали? - мелькнуло вслед в голове Спиридона. - Неужли Авдотья-полула?.. Так ведь Авдотья в Москве… и не Машка… Главное - две!.."