Сергей Клычков - Чертухинский балакирь

Бабьи спины разогнулись от этого возгласа, и Спиридон прижмурил глаза, и из глаз у него покатились на пол золотые колечки: перед ним по правую руку стояла первая его жена, а по левую - вторая!..

Почему-то первым делом подумалось Спиридону, что обеих их звали по-одинаковому: обе они были Устиньи.

Только первую некогда звал он ласково Устинькой, и когда после ее смерти прошло много незапамятных лет, похоже было на то, что на самом-то деле никакой Устиньки не было, а что Спиридон вычитал это о краснощекой столоверке в своей волшебной книге в главе о непорочной деве и потом примечтал на сонную душу. Велико горе было тогда у Спиридона, и с этого горя он долгое время не верил смерти жены. Бывает, так неожиданно уходят люди из дома - пойдет в лес за грибами и назад уже не вернется. Часто видели Спиридона, бывало, за гусенской околицей, повечеру долго стоит и словно кого-то ждет, упершись в дорогу… Глаза у Спиридона не глядели на баб, не видел он Устиньке равных!

О второй Спиридон мало жалел, хоть и помнил.

От второй живая память осталась: две девки!..

*****

Стоят бабы перед Спиридоном: одна высокая и стройная - на картинку ее рисуй, со щек так и стекает розовый жар, пышет круглолицый, слегка пушком покрытый румянец; другая же как хворостинка возле дороги с обглоданной зайцами шкуркой, такая же бедная, словно обкраденная, как и при жизни… Глядят обе они на Спиридона странными улыбающимися слегка, но такими пустыми, словно выпитыми глазами, и на губах у них у обеих большие печати -наподобие тех, какие видел Спиридон на казенных пакетах.

"Уста наши закрыты, Спиридон, уста наши закрыты, - как будто хотят они сказать Спиридону выпитыми глазами, - раскрой наши уста!.."

Спиридон даже молитвы не сотворил против такого наваждения - может, не догадался от неожиданности, а может, забыл в этот час все молитвы, -повернулся он, как всегда, неторопливо на месте и шагнул в глубь алтаря.

Не глядя перед собой, словно спасаясь от призрачных баб, закрыл Спиридон алтарные створки и тут же припал на колени к яслям, в которых лежал спеленутый в золотой воздух Христос рождающийся.

- Буди мне грешному… окаяшке безумному! - шепчет Спиридон, склоняясь перед своею святыней.

По чину надо бы выйти потом из алтаря из боковой дверки, подойти к Ивану-воину и к Нилу Сорскому, постоять перед ними, шепотком читая молитвы, и поцеловать потом обоих святых в самые губы, но на этот раз Спиридон перепутал весь богослужебный чин и вылез из алтаря, когда, видно, немало время прошло и Спиридону даже есть захотелось… Как там никак, а все живой человек!

Вышел Спиридон из боковой алтарной дверки, крадливо и испуганно сначала оглядев все углы в молельне. Думал Спиридон про себя, что, пока он был в алтаре, обе его супруги подобру из молельни убрались той же дорогой, которой пришли, но не тут-то было: стоят обе по углам и усердно отмахивают поясные поклоны.

- Честнаго и животворящего хреста…

Спиридон глубоко передохнул и занес над головой для благословения крест, пронеслась у него в голове, кажется, вся земля перед этим крестом и прошли какие ни на есть на ней народы и люди (из глаз Спиридона валила темь большими кругами). Обе бабы сорвались с места, словно кто их сразу столкнул, и неживыми шагами заколыхались к алтарной ступеньке, на которой стоял Спиридон и шатался, как большой дуб на сильном ветру.

Что дальше с бабами было, Спиридон хорошо не успел рассмотреть, понял он только, что совсем возле него бабы затеяли ссору: кому первой к кресту прилагаться!

- Мне… мне… - страстно трепещет большою печатью молодуха, -мне… мне: я умерла от Спиридоновой плоти!..

Выставилась Устинька вся перед Спиридонов крест и заслонила его широкой спиной.

- Мне… мне, - шипит змеиным искаженным росчерком запечатанных губ лядавая баба, - мне… мне: я Спиридоновой плоти не знала!..

Скрючилась вся перед Спиридоном, как согнутая палка под огородным чучелом, и, видно, вот-вот сейчас бросится на молодуху.

Не успел Спиридон благословить их крестом - обе бабы друг в дружку вцепились, черные шали взметнулись и, как большие черные птицы, взлетели в синюю высь домотканого неба, стремглав пролетели над головой пречистой мати, лампады убавили свои огоньки, свечи согнулись от сильного ветра вбок язычками, и на иконах зашевелились темные лики.

Победоносец к самой груди Спиридона приставил длинную пику, и Архистратиг над самой, кажется, его головой занес с иконы огненный меч.

Ни жив и ни мертв стоял Спиридон с поднятым высоко для благословенья крестом, слышал он только, как под ногами у него тряслись половицы и как с горящего лба его катился соленый пот, попадая в глаза и звонко стукая о тяжелую шитую ризу.

Ни мысли никакой не промелькнуло в голове Спиридона, ни молитвы мало-мальской на ум не пришло, видел он только, как топочутся у него перед глазами две бабы, спутались у них в ногах подолы, цепкие руки вклещились в косы, и со спины Устиньки катятся вниз на молельный пол золотые колечки, а с лядавой бабы большими лоскутами падает черная темь.

Тихий стон шел по молельне, отдаваясь жутко в углах…

Долго ль так простоял Спиридон, трудно сказать, только одна Устинья стала одолевать другую Устинью, подмяла ее под себя, как овцу в стрижку, и лядавая баба притихла и начала на глазах у Спиридона пропадать, пока совсем в половой щели не пропала.

На том месте, где она топошилась, остался только смешной хвостик от чахлой косички, выдранной пьяницей мужем, рванула этот хвостик Устинька и со всей силы бросила от Спиридоновых ног куда-то в темный угол молельни.

Видно было по всему, что столоверка сильней и проворней.

Дивно стала она оживать в памяти, проясняться каждой чертой, сквозь черный покров ее странного одеянья зарозовели полные, как дубенские берега по весне, круто налитые груди, затрепетали, как некогда в благодатную ночь на четвертый год после их свадьбы, сильные руки, и от всей Устиньки пошло на Спиридона тепло, и ветерок душистый подул ему в бороду от прерывистого и жаркого ее дыханья.

Показалось в сей миг Спиридону, что за алтарной перегородкой на духменном сене в овечьих яслях радостно вскрикнул младенец, как в первый раз кричит каждый из нас, появляясь на этот свет из материнской утробы, с потолка чуть повернула в ту сторону скорбную голову пречистая мати, и с тонких губ ее слетела нежная улыбка, и сизо-золотая голубка заметалась пылающими крыльями над головой молодого спаса, входящего на иконе в тихие иорданские воды.

Просветлел на лицо и сам Спиридон; плач младенческий стих, и с ним сразу все стихло в молельне, на пенушках еще ярче располахались язычки от свечей, и на самый разный манер изо всех углов замигали лампады.