Юрий Тынянов - Смерть Вазир-Мухтара

Она полюбила его черные, подведенные глаза, его немужское веселье, быстроту и шутки. Он рассказывал ей самые смешные рассказы, которые только знал, и она падала со смеху на ковер. Они возились.

Так Хосров-хан стал уделять меньше внимания своим конюшням. Когда же он объезжал жеребца, Диль-Фируз, притаясь, смотрела в красное стеклышко окна, и боялась за него, и гордилась им.

Ходжа-Якуб увидел пленницу, когда пришел говорить с Хосров-ханом по делу: их торговое товарищество терпело убытки. Увидя Диль-Фируз, он позабыл все цифры. Он помолчал, потом снял с мизинца перстень, надел ей перстень на палец, сказал одно армянское слово: любовь, и приказал ей, чтоб она повторила. Потом надел ей второй перстень и сказал армянское слово: жизнь, и приказал, чтоб она повторила. И дал ей третий перстень и заставил повторить слово: поцелуй.

Так он стал учить ее армянскому языку. Он зачастил к Хосров-хану и каждый раз приносил подарки Диль-Фируз и заставлял ее повторять по три слова.

Хосров-хан смеялся над этими уроками, а Ходжа-Якуб был грустен.

Раз он сказал Хосров-хану:

— Хосров-хан, моя жизнь безутешней твоей, я не люблю ни лошадей, ни сластей, а моя наука иссушила меня. Если ты отдашь мне Диль-Фируз, я достану тебе трех арабских жеребцов, которых нет во всем Иране.

У Хосров-хана загорелись глаза. Он подумал несколько.

— Нет, Мирза-Якуб, — сказал он, — на что мне они, у меня нет свободного места в конюшне.

— Я отдам тебе свою долю в нашем деле, — сказал Мирза-Якуб, и голос его пресекся, — и сам останусь беден. Отдай мне Диль-Фируз.

— Я ее сам спрошу, — сказал после некоторого колебания Хосров-хан, — и если она захочет, пусть она идет к тебе.

Он подозвал к себе Диль-Фируз, которая, хоть не понимала армянского языка, но все чувствовала, что говорят о ней. Она смотрела исподлобья и подошла неохотно.

Когда Хосров-хан спросил ее, хочет ли она идти к Мирзе-Якубу, она стала целовать белые ханские руки и заплакала.

— Отчего ты не хочешь идти ко мне? — спросил ее тихо Мирза-Якуб. — Я дам тебе кольца, сласти и платья.

— У него черные глаза, — сказала Диль-Фируз и указала пальцем на Хосров-хана, — а у тебя зеленые, я боюсь твоих зеленых глаз.

Тогда Мирза-Якуб усмехнулся и больше ни о чем не просил у Хосров-хана.

Но он приходил к нему каждый день и каждый день приносил ей подарки и брал ее руки в свои.

И когда Хосров-хан уходил за чем-нибудь в соседнюю комнату, Ходжа-Якуб обнимал ее.

Вот почему, когда он услышал, что едет русский посол и у него есть предписание — отбирать пленниц, Ходжа-Якуб задумался.

Визит доктора Макниля кончался. Были прописаны сладкие пилюли и вонючая целебная мазь.

Фетх-Али смотрел на маленькие тела своих сыновей-внуков.

И, как всегда, доктор Макниль остался в комнате, когда увели маленьких принцев и ушла мать.

Вошли, осторожно ступая, три евнуха, как три шахских мысли: Манучехр-хан, как мысль о золоте, Хосров-хан, как мысль о веселой конской скачке, и Мирза-Якуб, как мысль об отчете, написанном индийскими цифрами.

Они сидели неподвижно на коврах и разговаривали.

Потом доктор Макниль пошел на второй визит к Алаяр-хану, у которого была больна одна из жен, и на третий — к Зилли-султану, сыну шахову, губернатору тегеранскому.

Вот и все, что известно об этих визитах доктора Макниля.

Молодой лоботряс мистер Борджис слегка захворал в Казвине. Доктор Макниль оставил его с двумя людьми и наказал задержаться там на две недели. Иначе он не отвечает за здоровье мистера Борджиса-младшего. Ничего опасного, но предпринимать дальнейшее путешествие рискованно. А чтобы мистер Борджис не скучал, вот ему и маленькое поручение: писать доктору Макнилю с курьером обо всем, что услышит.

Мистер Борджис оказался легок на перо.

Сколько дряни писал он доктору Макнилю!

О том, например, что местный шах-заде, губернатор, вовсе не расположен к женщинам, а, напротив, любит изящных мальчиков, которые исполняют перед ним в женских платьях сладострастные танцы.

Что азиатцы, по его мнению, хмурят брови не потому, что сердиты, а потому, что не носят козырьков, что защитило бы их от солнца.

Что странные понятия в Казвине о приличии: на днях он видел молодую женщину в повозке, голова которой была завернута в грубый холст, а ноги и грудь обнажены.

Что некоторые места Казвина напоминают ему деревни между Флоренцией и Римом.

Что он ежедневно гуляет по базарам, хотя еще и слаб, его сопровождают ферраши, и вчера они так были усердны, что закидали каменьями и разбили голову нищему мальчику.

— Идиот, — бормочет доктор Макниль.

…Что мистер Грибоедов едет в Тегеран, проезжал Казвин и оставил всех очень недовольными.

Рустам-бек и Дадаш-бек (говорят на базарах — родственники Грибоедова) требовали здесь семьдесят пять червонцев в день; мистер Борджис разъяснил, что они только родственники жены посла. Все-таки персияне остаются недовольны и говорят, что у русских совсем нет денег, и он, мистер Борджис, разъяснил, что русским чиновникам плохо платят жалованье, о чем он слыхал от мистера Макдональда. Под Казвином в одной деревне был большой скандал: мистер Рустам-бек избил старика старшину, который давал ему на расходы девять червонцев, а тот требовал четырнадцать. Но когда мистер Грибоедов узнал об этом, он велел прекратить сбор денег вообще…

В самом Казвине мистер Рустам-бек насильно отнимал у сеида русскую армянку, у которой от сеида были уже двое детей и которая громко плакала и не хотела переходить к русским. Мистер Грибоедов, узнав об этом, тотчас велел ее отпустить. Едет он бешено быстро и загоняет лошадей. «Снег здесь глубокий, дороги отвратительны, и не знаю, дорогой доктор, когда смогу к вам приехать. Может быть, удастся выехать через неделю».

— Очень хорошо, — сказал доктор Макниль, дочитав, — можете ехать и не ехать.

Снег был действительно глубок. Дороги были действительно дурные. Время было зловещее, когда персияне греются у холодных каминов и много молятся: солнце было в созвездии Скорпиона, стоял месяц режжеб. И езда была бешеная, так не случалось никому ехать на свидание с любимой.

Далеко еще за городом увидел Грибоедов как бы колеблющееся темное облако — он вздел очки и понял: идут военные отряды навстречу. Столько этих встреч было, что он знал все заранее.

Он оглядел свое войско. Казаки имели вид понурый и лохматый. Мальцов подбоченился на своем коне, еле передвигающем ноги, доктор сидел мешком.

Грибоедов загнал двух жеребцов и теперь ехал на приземистой казачьей лошадке. Только взглянув на темное облако, которое было сарбазами, он вдруг заметил это. Российская держава въезжала в Тейрань на выносливом и низеньком Гнедке.