Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. Сочинения 1857-1865

Настасья Ивановна (подходя к руке отца). Здравствуйте, папенька! Я к вам и новую нареченную внучку привезла.

Лобастов (подводя Леночку). Прошу, сударь, любить.

Живоедова. Еще бы! да как же можно такую милашку не любить!

Иван Прокофьич. Здравствуйте, сударыня, дайте взглянуть на себя!

Леночка подходит к руке и целует ее

Анна Петровна! подай сюда шкатулку!

Живоедова уходит.

Лобастов. Напрасно, брат; право, напрасно балуешь! (Леночке.) Да ты, голубушка, скажи что-нибудь дединьке, ну хоть малость какую-нибудь! (Ивану Прокофьичу.) Она, брат, у меня смирная…

Леночка. Bonjour, grand-papa!

Лобастов. Вот умница! (Гладит ее по голове.)

Живновский. Смирная жена в дому благоухание разливает — это и в старинных русских сказаниях написано!

Иван Прокофьич. Это, сударь, ничего, это хорошо, что смирная… (Леночке.) Да что ты будто худа, сударыня?

Живоедова (принося шкатулку). Это пройдет, Иван Прокофьич; вот замуж выйдет, через месяц и не узнаешь.

Иван Прокофьич (отдавая Леночке деньги). Вот тебе, сударыня, на первый случай от меня тысяча рублей на булавки… прошу любить!

Леночка. Ах, я вас, grand-papa, всю жизнь любить буду!

Живновский (вполголоса Живоедовой). Что это невеста-то будто сухопаровата… да и золотушна, кажется! Вот кабы этакая кралечка, как наша почтеннейшая Анна Петровна.

Живоедова. Всякому своя, сударь, линия. Вот я хоть и вышла телом, а все счастья нет!

Иван Прокофьич (Леночке). Куда ж ты, сударыня, молодца-то своего девала?

Леночка. Ах, grand-papa, я к вам на него с жалобой. Он совсем меня не любит, все говорит, что дела какие-то!

Иван Прокофьич. Это худо; ты должна его привлечь к себе.

Лобастов. Вот и я то же ей говорю, да уж очень она у меня смирна.

Живоедова. Смирна-смирна, а с мужчинами тоже не мешает иногда и порезвиться, душечка! Они это любят!

Лобастов. Слышишь, душечка? Анна Петровна тебе добра желаючи говорит.

Живоедова. Вы бы, голубушка, вот по щечке его потрепали или ущипнули — мужчины это любят!

Живновский. Ну, как ущипнуть, сударыня!

Живоедова. Разумеется, не по-мужицки, а тоже умеючи!

Живновский. Главное дело, в муже характер переломить надо…

Настасья Ивановна. Вот у меня Семен Семеныч на что благой, а тоже не я в нем, а он во мне заискивает… Потому что коли я захочу да упрусь, так что ж он против этого может сделать!

Живновский. Это правда, сударыня. Вот у меня тоже знакомая дама была, так она как рассердится на супруга своего, так только ножками сучить начнет — ну и спасует! (Леночке.) Это вам в поучение-с…

Иван Прокофьич. Да полно тебе сквернословить-то!.. Ты лучше, Настасья Ивановна, скажи, что у тебя в доме делается!

Настасья Ивановна. Да что делается? скука только одна — хоть бы комета, что ли, поскорей! Вот Семен Семеныч говорит, что война будет… хоть бы уж война, что ли! (Зевает.) Да вот еще Семен Семеныч сказывал, что Прокофий Иваныч веру переменить сбирается…Иван Прокофьич. Как это веру? } (Вместе)

Живоедова. Вот новости-то!

Настасья Ивановна. Да я что-то и не поняла!

Иван Прокофьич. А ты толком говори, сударыня.

Настасья Ивановна. Ах, папенька, ведь вы знаете, как Семен Семеныч говорит скучно… Я с того самого часу, как за него замуж вышла, все зеваю.

Лобастов. Что ж он, в иностранную, что ли, веру перейти хочет?

Настасья Ивановна. Кто их там знает? Семен Семеныч сказывал насчет бороды что-то…

Живновский. В малаканы или в иудействующие записаться хочет.

Лобастов. А я так думаю, что просто-напросто бороду обрить задумал… (В сторону.) А ну, как он его простит! с одной стороны… нет, во всяком случае, это скверно, потому что этот сиволап в ту пору так тут и издохнет над ним… надо это предупредить. (Громко.) Может быть, от корысти он это делает, Иван Прокофьич, как думает, что ты при конце жизни находишься, так потешу, мол, старика, а там как умрет, опять сермягу надену и лес запущу.

Иван Прокофьич. Ну, он это напрасно.

Живоедова (смотря в окошко). Ах, батюшки! Да никак, это он и приехал! да какой несообразный!

Настасья Ивановна (тоже подбегая к окну). Представьте себе, в сертуке!

Леночка. И без бороды!

Лобастов. Как прикажешь, дружище?

Те же и Баев.

Баев (входя, останавливается в дверях). Прикажешь, что ли, сударь, Прокофья-то Иваныча принять?

Иван Прокофьич молчит.

Полно, сударь! ведь уж и гроб у тебя за плечьми стоит, а зла все позабыть не можешь! Иван Прокофьич! Ведь он от твоего же чрева плод… пустить, что ли?

Иван Прокофьич (в раздумье Лобастову). Принять, что ли, Андрей Николаич?

Лобастов. Как хочешь, любезный друг!

Живоедова (Лобастову). Да ты что же, сударь, на все стороны егозишь! А ты прямо говори, принимать или нет!

Настасья Ивановна. Охота вам, папенька, со всяким мужиком разговаривать! велите его прогнать, да и все тут…

Баев. Больно уж ты востра, как посмотрю я, сударыня, ведь Прокофий-то Иваныч тебе братец! Так ты нечем папыньку-то сомущать, должна бы по-христиански на мир ею склонить… Видно, и взаправду, сударыня, светопреставленье приходит — достанется тебе на том свете на орехи!

Настасья Ивановна. Что это, папенька, у вас всякий приказчик наставленья читать смеет! Я Семену Семенычу скажу, что у вас благовоспитанной даме в доме быть неприлично…

Иван Прокофьич. Не тронь ее, Прохорыч!

Баев. Больно она у тебя, сударь, волю с супругом-то взяли! Я бы этакую егозу взял бы да, поднявши бы рубашоночку, зелененькой кашкой так бы накормил… право слово бы накормил!

Живновский (забывшись). Молодец старичина!

Настасья Ивановна. Ну, вы еще что тут? Невежа!

Баев. Так вели ты его, сударь, к себе на глазки пустить! Вспомни ты, Иван Прокофьич, давно ли ты сам из звериного-то образа вышел? Давно ли ты палаты-то каменные себе выстроил? Давно ли тебя исправник таскал, да не за волосики, а все за бороду — так, стало быть, и у тебя, сударь, борода была!

Иван Прокофьич (с сердцем). Полно врать, дурак!

Настасья Ивановна. Это ужас! даже слушать тошно!

Баев. Вспомни родителя-то своего! Вспомни, как он, умираючи, тебе наказывал: «Ванька! паче всего браду свою береги!» Не зверь же он был, а человек, да такой еще человек, что, кажется, нынче и не родятся такие-то! Вспомни, как он жил! Не скобливши лица, так и в гроб лег, да и опояску тоже завсегда ниже пупка опущал!

Леночка. Ах, papa, какие непристойности!

Лобастов. Ничего, душечка, потерпи.

Живоедова. Да уйми ты его, Иван Прокофьич!

Иван Прокофьич молчит.

Баев. Вспомни, сударь, и про супругу свою Феклисту Семеновну, как она, сердечная, убивалася, когда ты браду-то свою князю власти воздушныя пожертвовал! От этой от прихоти твоей она, может, и в гроб пошла!

Настасья Ивановна (Леночке). Ах, ma chère, какое невежество!

Баев. Каких, сударь, тебе еще примеров надо?