Натан Щаранский - Не убоюсь зла

Со мной едут Минаев, два прапорщика и начальница медчасти. Начальник тюрьмы тоже будет в зале, но он едет на своей персональной "Волге". Я читаю при себя свою молитву снова и снова: в воронке, входя в помещение суда и успевая лишь на миг взглянуть на яркое солнце и не менее яркую зелень, в спецкамере для подсудимых, поднимаясь на второй этаж в зал суда в сопровождении тюремной свиты.

Все мне кажется каким-то ненастоящим, бутафорским: и шеренги кагебешников в штатском, и спешащие занять свои места посетители со спецпропусками, и открытый для гостей временный буфет с черной икрой и другими дефицитными продуктами. Я быстро дотрагиваюсь до рукоятки минаевского пистолета и насмешливо спрашиваю:

- Небось игрушечный?

Капитан резко отпрыгивает, перехватывает мою руку и рявкает:

- Отставить шутки!

Нет, все вокруг всамделишное. Однако ощутить самого себя частью реальности мне не удается. Напрасно пытаюсь я взять себя в руки с помощью молитвы - мысли мечутся: что сейчас будет? Кого я увижу? Что скажу? - и ни на одной из них я не могу сосредоточиться.

Чем ближе зал суда, тем больше я волнуюсь; все вопросы выветрились из головы, в ней бьется, как заклятие, одна лишь фраза: "Сейчас я увижу маму".

Я ускоряю шаг и оказываюсь в зале. У самого входа - скамья подсудимых, меня сажают на нее между двумя старшинами.

Зал полон. Я чувствую на себе взгляды множества людей, сразу же ощущаю враждебность толпы, но не в состоянии пока различать отдельные лица. Давно я не видел столько людей вместе. Какое-то шестое чувство подсказывает мне, что среди них нет ни мамы, ни брата, ни друзей. Разочарование отдается острой болью в сердце.

Поворачиваю голову налево. Кресло судьи пока пустует. Прямо передо мной, по другую сторону судейского стола, - столик обвинения. Справа от места судьи, недалеко от меня, - адвокат Дубровская. Это еще одна неприятная новость: стало быть, КГБ все же решил "защищать" меня своими силами? Сильва Абрамовна приветливо улыбается мне, говорит что-то ободряющее, но я демонстративно отворачиваюсь. Несмотря на перенесенное только что разочарование - а может, именно благодаря ему, - я быстро прихожу в себя. Ненавидящие глаза справа, обвинитель напротив, подобранная охранкой "защитница" слева, чекисты, плотно сжавшие меня плечами с двух сторон - все это отрезвляет. Картина, которую я вижу перед собой, глядя в зал, обретает резкость: толпа распадается на отдельных индивидуумов, во взглядах которых я могу теперь прочесть не только враждебность, но и откровенное любопытство. В первых двух рядах сидят люди в одежде явно импортного происхождения - скорее всего, сотрудники КГБ и особо доверенные корреспонденты АПН, "Правды" и "Известий". Дальше - публика попроще. Из рассказов о других политических судах я знаю, как набирают таких людей: на ближайшем заводе или фабрике раздают спецпропуска проверенным товарищам из числа партийных и комсомольских активистов, а те довольны: и на работу не надо идти, и дефицитные продукты питания в буфете купить можно.

Кто государственный обвинитель? Неужели Илюхин, чинно восседающий за столиком слева от судьи? Нет, сегодня он лишь на подхвате при старшем помощнике Генерального прокурора СССР Павле Николаевиче Солонине, которого я видел пару раз в коридоре Лефортово: это человек болезненного вида, хромой, тощий, надменный и, похоже, злой. Он заведует отделом Прокуратуры СССР по контролю за следственными органами КГБ (в своей оперативной работе КГБ даже по закону неподконтролен прокуратуре).

Хитро придумали! Тот, кто должен проверять работу органов, будет поддерживать все их фальсификации.

- Встать! Суд идет!

Трое мужчин - судья и два народных заседателя - занимают свои места. Их голов почти не видно за высоченными стопами томов моего дела, громоздящимися перед ними на столе.

Судья обращается ко мне:

- Фамилия, имя, отчество? Я встаю.

- Как я уже заявлял ранее, я не буду принимать никакого участия в закрытом суде.

Я не успеваю продолжить - судья прерывает меня:

- Но суд открытый, вы же видите! - и движением руки предлагает мне обернуться к залу.

- Для кого он открыт? Для корреспондентов АПН и сотрудников КГБ? Где мои родственники? Где друзья? Может, вы скажете, что они не захотели присутствовать на процессе?

Судья явно готов к этому вопросу.

- Свободных мест нет, как видите. Для родственников мы бы, конечно, стулья нашли, однако сейчас ваши мать и брат по закону не имеют права находиться в зале, так как позже будут вызваны в качестве свидетелей. А вот отец... Где отец подсудимого?

"Распорядитель", стоящий у дверей, тут же отвечает:

- Отец подсудимого не смог приехать из Истры в Москву по состоянию здоровья.

- Ну, видите? Чего же вы от нас хотите? Все, что от нас зависело, мы сделали, - говорит судья и тут же опять пытается задать мне какой-то анкетный вопрос.

"Что с отцом?" - думаю я, но тревога за него почти мгновенно вытесняется другим чувством. Наглый цинизм и лицемерие режиссеров этого судилища убедительней, чем пистолет Минаева, напоминают мне, с кем я имею дело. Холодная злость переполняет меня; я становлюсь совершенно спокойным и вновь обретаю способность мыслить логически.

- Я видел список свидетелей, вызванных на суд. Он приложен к обвинительному заключению. Ни матери, ни брата в нем нет. Таких ходатайств не заявляли ни обвинение, ни защита, а дополнений к списку свидетелей мне не представляли.

Тут вскакивает Солонин:

- Я ходатайствую!..

Повысив голос, я легко заглушаю его:

- Ага, прокурор ходатайствует! Но откуда судье стало известно об этом еще до начала заседания? Более того: он даже знал заранее, что такое ходатайство удовлетворит! Впрочем, я не собираюсь вступать в дискуссии по поводу юридических деталей этого фарса, а просто еще раз заявляю, что не стану участвовать в нем до тех пор, пока не будут выполнены следующие условия. Первое: в зале суда должен присутствовать кто-либо из моих родственников; второе: адвокат, подобранный для меня обвинением, не примет участия в процессе. Раз уж меня лишили возможности выбрать защитника, я предпочитаю защищаться самостоятельно. Мне не нужен еще один прокурор под видом адвоката.

Судья что-то говорит о том, что никого мне не навязывали, что я и мои родственники сами не захотели пригласить защитника, но я никак на это не реагирую. Наконец он склоняет голову к заседателю, сидящему справа, тот кивает; затем ко второму - кивает и этот. Только теперь я понимаю, почему зеки называют заседателей "кивалами"... Однако насколько эта кличка точна, я оценю лишь к концу суда: за все время эти двое не зададут ни одного вопроса, вообще не откроют рта лишь будут кивать судье всякий раз, когда он повернет к ним голову.