Сергей Голицын - Записки уцелевшего (Часть 2)

Вышло разъяснение властей, что малолетние дети лишенцев могут получать карточки. И тогда на одиннадцать членов нашей семьи выдали пять иждивенческих, продовольственных и хлебных, карточек - на моих младших сестер Машу и Катю и на трех детей брата Владимира.

Сразу резко подорожали продукты на рынке, а в газетах начали появляться статьи, что рынок - это мелкобуржуазная отрыжка и проявление частной собственности, никак не соответствующее социалистическому строю. Рынки закрыть и частную торговлю запретить!

Промтовары в магазинах разом исчезли. Куда девались изделия текстильных фабрик - не знаю. Рассказывали такой анекдот. Будто явились к Михаилу Ивановичу Калинину как к председателю ЦИКа крестьяне-ходоки с жалобой, что никаких материй и готового платья купить нельзя. Михаил Иванович в утешение им сказал, что в Африке негры вовсе голые ходят. На что крестьяне ему ответили:

- Ну, значит, социализм там уже лет пятьдесят как введен.

И еще анекдот - о пропаже продовольствия: "Пропала в нашей стране буква "м" - муки нет, мяса нет, масла нет, молока нет, макарон нет, остался лишь нарком торговли Микоян, да и тот..." Анекдот обрываю, уж очень неприличная концовка.

Домработницу Катю отпустили на все четыре стороны. С малыми детками Владимира она расставалась со слезами, успела их полюбить. Стали мы жить одной семьей, питаться вместе, готовила моя мать, в ее отсутствие жена Владимира - Елена, заработанные деньги складывали вместе. Для отца нашлось занятие - нянчиться с внуками; он их очень любил.

2.

Брат Владимир внешне держался бодро, острил как и прежде, но я догадывался, что он переживал передряги нашей семьи как бы не болезненнее всех нас, однако скрывал свои чувства. Именно по нему лишенство ударило особенно сильно.

Зарабатывал он хорошо, в издательствах его ценили. А тут началось. На первых порах зав. редакцией журнала "Всемирный следопыт" Владимир Алексеевич Попов скрывал от Владимира о тех подкопах, какие подводились под лучшего художника журнала. Из шести первых номеров 1929 года четыре обложки создал Владимир. Осенью новый редактор "Следопыта" Яковлев запретил давать ему заказы.

Был Яковлев коммунистом из типографских рабочих, в издательском деле ничего не смыслил, но зато был классово сознателен. Узнав, что в журнале кормится лишенец и князь, он приказал его изгнать. Попов пытался возражать, говорил, что Владимир самый талантливый художник журнала, работает в нем давно. Попов не только ценил Владимира за талант, но просто его любил и тяжело переживал его изгнание.

Художники - приятели Владимира - решили его выручать: заказы будут брать они, Владимир их исполнять, подписывать рисунки и деньги получать тоже они, а заработанные передавать ему. Раза три такие комбинации прошли, но уж очень характерна была манера Владимира, и "обман" открылся.

Дядя Владимир Трубецкой, иначе писатель В. Ветов, еще печатался в "Следопыте". Осенью 1929 года был там опубликован его последний и, надо сказать, самый талантливый рассказ из серии "Необычайные приключения Боченкина и Хвоща" - "Чернопегая в румянах". На этом рассказе его литературная деятельность в журнале оборвалась.

Был изгнан из "Следопыта" и я. Меня заменил другой чертежник. Однажды я еще раз побывал в редакции. Попову для очерков о полярных исследователях давно требовалась хорошая карта острова Врангеля. В свое время я ее пытался разыскать, но даже в Ленинской библиотеке не смог найти. А тут пришла очередная бандероль от дяди Александра Владимировича из США, и в одном из номеров американского журнала оказалась подробная карта острова. Откуда пронырливые американские журналисты такую раздобыли - не знаю. По совету Владимира я изготовил ее копию со всеми названиями на русском языке и понес Попову. А тогда редакция переехала с Кузнецкого моста в Зарядье.

Попов сидел в кабинете один, осунувшийся, грустный, увидев меня, от неожиданности вздрогнул. Я его приветствовал, передал ему карту. Он долго на нее смотрел, потом вынул бумажник и молча вручил мне десять рублей, я понял, что он расплатился из своего кармана.

- Передай своему брату,- сказал он и снова повторил:- Передай своему брату мой большой, большой привет.- Голос его дрожал. Больше я его не видел.

Если сравнить номера "Следопыта" до 1929 года и последующих - это небо и земля, и не только из-за плохой бумаги, но и по содержанию. Исчезли приключенческие рассказы иностранных авторов и наших, таких, как Александр Беляев, зато выпятились вперед материалы о гражданской войне, подчас вовсе бездарные.

Попов или сам ушел из журнала - своего детища, или его ушли - не знаю. Позднее журнал вовсе закрылся не без участия Максима Горького, который считал, что юным пролетариям приключенческая литература вредна. Попов покинул Москву, и ему удалось возродить журнал в Свердловске под названием "Уральский следопыт". Он пригласил в нем участвовать и Владимира. Но Владимир там иллюстрировал всего два или три рассказа. Почему так мало - не знаю. Быть может, бдительные свердловцы догадались о княжестве художника.

Издательство "Молодая гвардия" продолжало ценить Владимира еще в течение, наверное, двух лет. Ему улыбались при встречах. Я лично сколько раз наблюдал: войдет он в редакцию любого журнала, и все его приветствуют, и никто не видел в нем "классового врага", лишенца, выселенного из Москвы. Вручали ему рукописи на иллюстрации и говорили: пожалуйста, поскорее.

В "Пионере" его поддерживал редактор Борис Ивантер - высокий красивый еврей, впоследствии погибший на войне. В журнале "Знание - сила" давали ему работу - инженер Николай Булатов и филолог Николай Солнцев. В журнале "Дружные ребята" редактором была Гвоздикова - старая большевичка, жена наркома финансов РСФСР Фрумкина; впоследствии вместе с мужем она погибла в лагерях. Явился я как-то к ней с очередной картой или рисунками Владимира, она усадила меня напротив и долго с участием расспрашивала, чем я занимаюсь, и посоветовала уезжать на одну из наших больших строек. Я ее поблагодарил, но как же я мог уехать - она не знала, что я был лишенцем.

Владимир продолжал иллюстрировать морские произведения писателей Б. С. Житкова, А. С. Новикова-Прибоя. Однажды он явился от Алексея Силыча, когда тот работал над романом "Цусима". Писатель признался, что, думая об адмирале Рожественском, который с невероятным упорством вел русский флот вперед навстречу гибели, он думал о Сталине, ведшем страну неизвестно куда...

3.

Давно не писал я о самом себе.

В тот страшный для нашей семьи двадцать девятый год мне минуло двадцать лет. Стал я совсем другим. Был веселым, беззаботным, любил танцевать фокстрот, с великим увлечением учился, много читал... Все это ушло. Я редко ходил на вечеринки, реже посещал театры, замкнулся в себе. Произошел такой перелом во мне и из-за Москвы, и из-за тех "пощечин", которые я время от времени получал. А самое главное - я был убежден, что как бесправный лишенец, живущий на случайные заработки, да вдобавок еще князь, я рано или поздно опять неизбежно попаду в тюрьму, и ни богиня Фемида, ни Пешкова не помогут.