Борис Голлер - Возвращение в Михайловское

- Нет-нет! Немного болит голова!.. (И кашлянула.)

- А-а... Может, перестанем играть?

- Нет, что вы! Я хочу! Я хочу побыть с вами... с тобой!..

...двор следил - когда она сдастся. Сама бабушка наблюдала с интересом. За Зубова она не боялась - куда он денется? До власти был сластена - еще больше, чем до женщин. Да и ей было поздно ревновать. Она пыталась ухватить последние радости, А мальчик-внук должен стать наконец мужчиной! И мужчине надо уметь справляться и с такими напастями, как измена жены - или хотя бы призрак измены... Иначе... Старуха хорошо помнила, как все началось у нее...

...атаку Зубова Элиза отбила легко. Думала тогда еще, что любит мужа той самой любовью. О которой не имела, как выяснилось вскоре, ни малейшего представления.

...Бедная Софи! Этим летом. (Он еще никак не мог прийти в себя.) Был на смотру, когда получил весть. Какого полка? Не помнит, не имеет значения! Это казалось очень важным. Он должен был остаться - смотреть прохождение колонн. Что такое государь? Это - несвобода. Самый несвободный из всех своих подданных! Глаза слезились. И нужно было притворяться - что это от ветра.

Ей мнилось иногда, его волнует именно женщина после кого-то. Почему он так легко уступил ее Чарторижскому?.. (Кстати, в ту пору - его лучшему другу!) Он продолжал приходить к ней в постель, твердо зная, что она принадлежит другому. И даже настаивал порой с педантством - на своем праве. (Кому он мстил? Ей? Чарторижскому?) А с Чарторижским в Вене она снова встретилась. Спустя много лет...

- Марьяж! - объявила она, обрадованная, что может наконец выразить свою причастность к игре. Он с охотой отписал мелом.

...и возмутился-то ею - всего один раз. Да и то... смущенно, хоть и вслух. Когда родился ее первый ребенок - девочка, - Александр сказал графине Ливен, державшей ребенка:

- Вы видели когда-нибудь, чтоб отец с матерью были блондины, а ребенок - брюнет?..

Был самый момент крещения - священник смачивал святой водой безукоризненный выпуклый лобик... Адама Чарторижского - такой же, но поменьше. Мари родилась с длинными черными волосиками и черными глазами.

- Детей метит Господь! - сказала графиня строго. Александр тоже был молод тогда и еще не понимал, как в жизни все перепутано. Государь Павел тотчас услал Чарторижского за границу, и наследник чуть не плакал, расставаясь с ним. Вернул его тотчас, как сам взошел на престол... А Мари умерла - всего году от роду... (Элизе не хотелось жить.) Сокрылась в небесах. Как после сокрылись все ее дети. В любви ли были зачаты, без любви...

Она взглянула на доску - Александру везло. Впрочем, еще что-то остается!.. (Она не виновата, что попала в страну, где отец мог казнить сына, жена свергнуть мужа с престола и убить руками любовников, а сын... Не надо об этом! Она выросла в маленьком герцогстве - на берегу волшебного озера. Где стоял зачарованный лес, и травы дымились чарами, и чары были воздухом детства. Там колдовали феи и в душах бродили добрые сны. Баденские принцессы - так звали их с сестрой. Она была впрямь принцессой из сказки.) Покашляв, медленно отвела глаза от мольберта. А он, напротив, остановил на нем свой взгляд. Руки его были в мелу. Немного рисовал в юности, мог стать художником. (Оба вспомнили одно и то же - и усмехнулись оба.)

Когда они познакомились и, кажется, она стала нравиться ему - он показал ей свои рисунки. Повел в свой класс, ставил на мольберт перед ней листы и картоны, заглядывал в глаза... Ему хотелось, чтоб ей понравилось. Он хорошо писал лошадей. Людей хуже. И пальцы у него были все в краске. Они посмеялись тогда - двое беспечных детей, не ведающих еще своей участи. На следующий день - или черездень - он впервые поцеловал ее. Живопись он любил - но был равнодушен к литературе.

...Он мог стать художником. Пусть даже средним - какая разница? Они бы тут бились, хватая друг друга за грудки, за власть, за царство... а он бы ходил, перепачканный краской, и посмеивался. (Достал безукоризненный, с вензелем платок и отер мел с пальцев.)

Чарторижский научил ее любви. Какая бывает только в романах. Как в "Валери"! Нет, лучше. (Там ведь они даже не коснулись друг друга!) Недаром его звали Адам Адамович... Польская страсть и польская нежность. Такая любовь бывает только у побежденных! Где победителям - с их высокомерием? У них другие радости. Польская гордость - и польский пиетет перед дамой. Вечный полонез.

В постели Адам говорил лишь по-польски. Он умел думать только о ней как даровать ей счастье... Она поняла это много после, когда его уже не было рядом. И когда они встретились снова в Вене - он все еще любил ее! Несмотря на то что знал про Охотникова.

...Во всех ее грехах виноват один человек - тот, что сидит сейчас перед ней, ее муж! Тот, который вел ее к алтарю. Который дал клятву перед алтарем... разве только ей? Богу! Что будет любить ее, оберегать. От всего на свете - и даже от нее самой. От ее волос, в которых обитали молнии с небес!..

- Вы невнимательны, милая! - сказал Александр мягко.

- Простите!

Она взяла больше карт. Ошибка, ошибка! Он не любит ошибок. Сейчас он с наслаждением спишет с нее еще 50 фиш, но главное, поймет, что мысли ее отвлечены... На самом деле он не умеет прощать. Не умел никогда. Не прощает другим даже свои собственные ошибки. Может, собственные - более всего! Он всю жизнь ненавидел Кутузова - за Аустерлиц.

- Ах, Элиз! Элиз! В вас больше от любовницы, чем от государыни!.. Королеве ревновать к какой-нибудь Нарышкиной или к мадам Багратион... Криденер морщилась - шутливо и презрительно. Она звала ее "королевой"- на французский манер, Элизе это нравилось. Она выросла в маленьком герцогстве, где людей было мало - и оттого люди были близки меж собой. Не то что в России - с ее пространствами и грехами...

...Он быстро списал ее грехи с доски. Недавно говорил с врачами - у нее чахотка. Она не смогла родить ему наследника. Смешение чувств: тяжесть, облегчение, смирение, почти неприязнь - и нежность, нежность! Хорошо, что ее юный ami - корнет Охотников - не видит ее сейчас. Слава Богу - нам не дано видеть тех, кто волновал нас в юности. Правду сказать, и сам корнет сейчас был бы не так молод! (Почему-то Александра эта мысль обрадовала.)

Кто убил его? Александр не знал. Полиция была бессильна - как всякая полиция. Понимал, что могут заподозрить его самого - какие глупости! С тем ли он смирялся? Зависть чья-то убила! Это страшная штука - зависть!

...Как он без прекословий уступил ее Адаму? Что Адам? Лучше он, чем другой. Понял, что другой будет все равно. Адама он любил. Адам был его тайное тщеславие. Наследник русского престола, часами обсуждающий - с кем? с польским изгнанником! - как даровать свободу Польше. Он, конечно, увлекался или красовался слегка. Но эти разговоры смиряли его нелюбовь ко двору, при котором он жил и частью которого был, хоть и считал это случайностью. Слишком много крови! Обманов, измен... Они все были ему чужды - даже обожавшая его бабка. А свобода Польши - хотя бы разговоры - было то, что отделяло его от них от всех... Только иногда он не без коварства улыбался про себя...