Евгения Голосова - Уроки актерского мастерства

Мы поздоровались, занудный остался сидеть, а человек, тщательно обрисованный в моей сновиденческой тетради, сгреб анкеты и сказал нам:

- Давайте знакомиться. Я - режиссер, меня зовут Павел Викторович Приозерский.

Я облегченно вздохнул. Путь был свободен. Теперь я мог, хотел, мечтал, стремился сниматься в его фильме, в самой что ни на есть бессловесной эпизодической роли. Он заглянул в анкеты и спросил у Генки Щелкунчика:

- Ну, а ты Геннадий или Стас?

Генка Щелкунчик ответил, я тоже пробормотал что-то несуразное, но страх уже проходил, становилось легче, и я перемигнулся с друзьями.

- А вас, милая дама, зовут Людмила, - сказал Приозерский и посмотрел на Люську с неожиданной симпатией. Ни глазами, ни улыбкой Люська не выдала своего смущения, но сильно вцепилась в рукав Генки Щелкунчика.

- Вот и хорошо, - заключил Приозерский. - Вы, значит, вместе. Вот и снимем, как вы уходите от этого юноши.

Генка Щелкунчик очень растерялся и даже побледнел, но Люська обернулась к нему и улыбнулась так уверенно и спокойно, что Генка Щелкунчик перестал испуганно горбиться и свободно уселся на предложенный стул. Из рассказа Павла Приозерского я понял, что его фантастический фильм-эпопея называется "Стержень века" и что часть фильма уже снята, а в оставшейся части, по замыслу сценариста (и он познакомил нас с плюгавым и занудным Георгием Кимовым: как тут не вспомнить гадину Гошку) имеется множество сцен с подростками. Действие фильма происходит в далеком веке, но идея, как и в мультике, самая банальная: на фоне суперсовременных городов и страшной космической войны люди живут и чувствуют также, как сейчас; и беды у них (кроме нашествия из далекого космоса) остались вполне земными, человеческими. Дальше я не слушал. Возможность по-настоящему пожить другой жизнью, да еще в будущем, да еще и остаться в памяти всего мира такими, какими мы будем в фильме - эта возможность горела в моих глазах и полыхала отражением в глазах моего друга Генки Щелкунчика. Мы опомнились только вечером, когда мы все пришли ко мне домой, и моя сестра купила потрясающий торт с орехами по случаю того, что нас сразу же утвердили на роли - всех до одного. Не знаю, подействовал ли на это отец Ромки Рукавицы, или просто Приозерскому понадобилось множество сцен.

- Ну что? - расспрашивала моя сестра, - вы уже знаете, кого будете играть?

- Представляете, - сказал Генка Щелкунчик, до этого момента жутко стеснявшийся моей сестры, - кругом обалденная техника, совершенные машины, улицы из стекла, солнце круглый год, а тут еще ужасная война из далекого космоса, города взрываются, бьется стекло, а мне на это все наплевать, потому что от меня ушла любимая девушка.

- Это он о том, что любовь будет и в XXII веке, - пояснил Фимка Таракан. Люська засмеялась и спросила:

- А ты кем будешь?

И тут мы вспомнили, что добрались домой как в тумане, даже не расспросили друг друга толком. Фимка Таракан гордо ответил:

- Я буду нищим.

- Чего? - переспросил я. - В XXII веке - нищим?

- Ну да, - сердито ответил Фимка Таракан, - мои родители якобы на войну улетели добровольцами, я из школы сбежал, хотел к ним поехать, но денег нет. Работать не пускают. Я и стал на улице сидеть. Еще рубашку рваную дадут или руку перевяжут. Буду, знаете, стены рушатся, обстрел, а я сижу, оборванный.

- Ого, - сказал Ромка Рукавица.

- А я как всегда, - сообщил Валерка Ветер, - вечно мне героем быть.

- У тебя типаж такой, - вставил Ромка Рукавица, - ему надо братика из огня выносить.

- Не только выносить, - обиделся Валерка Ветер, - но и тащить его на руках под обстрелом, и еще какого-то ребенка подобрать, и еще там что-то в этом роде.

Мы все посочувствовали Валерке Ветру, который в силу своего орлиного профиля, высокого роста и прекрасной осанки, вечно оказывался у нас то воином-победителем, то Иваном-Царевичем, то вот теперь юным героем космической войны. Хотели спросить и про меня, но я вовремя перевел разговор на Ромку Рукавицу. Он сказал вообще сногсшибательную вещь:

- А меня убьют.

- Кто? - испуганно спросил я.

- Он, - Ромка Рукавица показал на Генку Щелкунчика. - Я буду его лучшим другом, и когда Люська его бросит, он будет бить посуду и всякое такое, а я приду с пистолетом и скажу ему: "Убей меня, может, тебе станет легче."

- И что, убьет? - спросил я. Мне просто плохо сделалось от мысли, что Генка Щелкунчик может убить Ромку Рукавицу.

- Убьет, - флегматично ответил Ромка Рукавица.

- Ничего себе. Мне еще ничего не сказали, - пробормотал Генка Щелкунчик.

- Скажут, - так же спокойно ответил Ромка Рукавица. Было видно, что он снова находится в свойственном ему состоянии снисходительной иронии.

- А кстати, - теперь уже Генка Щелкунчик отвел от себя разговор, - а ты, Стаська Критик, кем будешь? - спросил он, хотя и присутствовал при нашем разговоре с Приозерским. Все, конечно, заинтересовались.

- А правда, - спросил Фимка Таракан, - кем ты будешь? Тоже братика из проруби вытащишь?

- Из огня, - поправил Валерка Ветер.

- Нет, - сказал я и поднял подбородок. - Я должен стать предателем. Я сдам свой город, и его сотрут с лица земли, а меня спасут.

В наступившем молчании я добавил:

- Вот так.

Все молчали, но не Ромка Рукавица, которого уже ничем было не вывести из его настроения. Он поднял правую руку, перестав теребить мотоциклетную перчатку Того, Кто Умер и неожиданно продекламировал:

Для этой работы не надо бандита,

Не надо амбала огромного роста,

Хоть выпали зубы, хоть шея немыта

Предателем быть задушевно и просто.

Все прямо остолбенели, а Ромка Рукавица добавил:

- Это я сам сочинил. Сейчас.

- Талант, - сказал я.

VII

Больше всего мне хотелось сразу же начать сниматься, но были еще индивидуальные занятия с Павлом Приозерским. Их суть сводилась к тому, что я должен по-настоящему почувствовать себя предателем. Один из многих осужденных на неминуемую гибель, я должен был сдать врагам великолепный сверкающий город, любимый город, город, где я родился; именно я и никто другой должен был стать предателем. Я пытался понять, почему это случилось. Я знал, что я хотел жить. Я понимал. Но я не верил, что могу предать. Иногда мне нравилась моя роль, потому что воплотиться в предыдущие было слишком просто; иногда она казалась мне непосильной. Слова Приозерского так и остались в неопределенной форме: почувствовать себя предателем. Впрочем, нервный и пахнущий резким одеколоном Приозерский не баловал нас разнообразием. Быстро выяснилось, что Фимка Таракан должен был почувствовать себя нищим, Валерка Ветер -почувствовать себя героем, Генка Щелкунчик почувствовать себя брошенным, а Ромка Рукавица, к нашему ужасу, почувствовать себя мертвым. Люська, еще не получившая указаний, особенно тревожилась насчет Ромки Рукавицы.