Иван Рукавишников - Проклятый род. Часть III. На путях смерти.

Дошли до крыльца. Яша на Виктора поглядывал, пальцами правой руки щелкал. Будто вспомнить что-то хотел, и не вспоминалось.

- А мы с тобой, Яша, больше трех лет не видались. Да. Тогда, весной.

- Вот-вот! Я все думал сейчас, когда я тебя, Витя, видел последний раз и где. Я думал, а ты как раз и сказал. Три года, говоришь? Какое! Гораздо больше. Впрочем... А где Ирочка? Мне Костя писал...

- Она в Москве.

Взошли во второй этаж, в большую столовую. Слуга люстру засвечал.

- На террасе посидим пока. А тут они самовар скоро. А то по парку пройдемся. Или, может, дом хочешь вспомнить? Давно ты здесь не был. Я, знаешь, когда приехал, первые дни все бродил, вспоминал. Впрочем, я больше времени не был. Помнишь, наши комнатки там, наверху, с квадратными окошками? Пойдем?

- Нет, к чему? Здесь. Самовар, говоришь? Я чаю, пожалуй, выпью.

Сел на стул у пустого стола. Лицо каменное стало. Думая о брате, от стены к стене ходил мимо него Виктор, на старшего брата поглядывал и на стены. И краем думы думалось о том, какие переделки необходимы. И здесь, и там вот. И этот громадный буфет, зачем он попал сюда? Вот фриз лепной великолепен. Грифы и цветы. Но как решились такими бумажками оклеить стены!

- А то пойдем, что ли, Витя.

Яша из каменного забвения вырвавшись, рукою с пальцами растопыренными перед глазами своими потряс, как бы что-то доказывая. Но собеседника не было, и Яшины губы ничего не говорили. Потом волосы свои пригладил. И тогда сказал те слова, убегая от невидимых.

Шли по лестницам, свечным огоньком желтым освещая путь. Не глядел по сторонам Яша. Мимо стен крашеных и оклеенных шли, мимо дверей, окон, проходов; и взоры Виктора отскабливали стены, в трепещущем свете робкой свечи видели сказку иного замысла.

- Я думал, здесь давно электрическое освещение. Папаша тогда еще хотел... Ты бы, Витя...

- Не успел он, очевидно. И хорошо сделал, что не успел. Не люблю электричества. А уж в старых домах...

По коридору, а справа в окна малые виделась всходящая луна, дошли до двери низкой. Без звука открылась. И здесь, в верхнем, в низком этаже дома тишина его нежилая еще неомрачаемее стала, святее. Мало забот строителей приняли верхние комнатки. И потом, при частых ремонтах и переделках забывались низкие эти маленькие комнатки, давно никому не нужные. Здесь по летам жили дети Макара, с тех пор, как себя помнят. В детстве. Вот комнатки братьев здесь, а там сестры жили. Потом, когда подросли, пониже перебрались; каждый себе по вкусу комнату выбрал. Но не сестры. Те, пока приезжали, так в своей верхней комнатке и жили.

- Вот, Яша. Помнишь, ты здесь жил, а я вот здесь. А в той комнате птицы, хорек; помнишь, и уж был. Длинный, черный уж, на головке узор золотой. Молоко пил. Из-за ужа-то весь зверинец и пришлось ликвидировать. Выполз, немку перепугал. Смотри, смотри, здесь-то что! Кольца видишь! Здесь занавес был. Театр помнишь?

Виктор переходил от стены к стене, от двери к двери. Бегающий огонек свечи желтил под низким потолком лунную робкую мглу начала ночи. Плыла сказка луны, по-осеннему всепрощающая, в квадраты малых окон без занавесей. Громкий голос Виктора, перебивный, новою радостью забытою звенящий, глотали простенькие стены, эха не давал низкий потолок. Будто где-то близко сидел кто-то невидимый, но не страшный, добрый какой-то старичок седенький и, посмеиваясь ласково, ловил слова как брошенные яблоки, и живо прятал их в карман. Присел Яша на диванчик, карельскою березой фанерованный, на брата не глядел, слов его не слушал. И не жил воспоминаниями тесных стен, оклеенных дешевыми бумажками. Близко прошел мимо Яши Виктор, свечу высоко подняв, на стене раскрашенную гравюру разглядывая. Рамочка красного дерева, по углам кружочки медные.

- Как мило. Тихость какая...

- Садись, садись! Слушай.

Яша брата за руку схватил, на диван притянул, рядом с собой. Руки его не выпуская, заговорил спешно и редко уже сбиваясь:

- Как я рад, как рад я, Витя, что это без меня случилось. Уж, кажется, теперь-то я совсем реабилитирован. А? Я за границей, и не месяц какой-нибудь за границей, а тут произошло. То есть папаша... И заметь: я ведь даже писем не писал, не то что какие-нибудь там посылки. Знаешь, какие посылки бывают? Я, Витя, этой сыщицкой литературы перечитал... то есть не теперь... теперь не читаю... И заметь: я читал с благою целью. Другой читает - он зло вычитывает, потому что злая воля, а я, чтоб быть, так сказать, во всеоружии на случай обвинения. Понимаешь? Разница. А они - медный купорос. Только теперь-то, кажется, вполне реабилитирован. При папах Борджиа были долгодействующие яды, но ведь не такие же. И заметь: человек день ото дня хирел. А тут... Ты думаешь, я зачем тогда сразу не приехал? Профессор говорит: вы достаточно оправились, отдохнули. А я: нет, говорю, я еще у вас поживу. Тоже не дурак. Только знаешь что, Витя, что они придумали? Можно, говорят, где угодно сидеть и человечка верного подослать. Человечка! Понимаешь, человечка! Но ведь это bravi [3] наемные убийцы (фр.) , это мафия какая-то! Я до сегодня и не думал... То есть не до сегодня... а там, в поезде... Они, оказывается, сыщиков ко мне приставили. На границе смотрю: подозрительный присматривается. А там еще и еще. И в разговор лезут. Про финансовые операции один говорил; сначала будто не знал, кто я, а потом про банковские дела, про железную торговлю. Если, говорит, вы при капитале... Как они меня мучают! Как мучают... Витя, скажи ты им, что невозможно так. Милый, скажи...

Головой к груди брата прижавшись порывисто, заплакал вдруг слезами и содроганиями жалкими.

- Что ты! Что ты! Успокойся. Это не сыщики. Это случайно. Ничего никто про тебя худого не думает. Яша, милый...

- Не думают? Не думают? А это что? Это что?

Вскочил. Свеча замигала на столике. Лица слезного не отирая, стоял перед Виктором склонившись, глаза круглыми сделав. Руками с пальцами скрюченными тряс.

- А это что? Это что?

Думал Виктор: показывает ему брат что-нибудь. Наклонился посмотреть.

- Что у тебя?

- Не у меня, а там на вокзале человек один. Вам, говорит, самое лучшее самоубийством покончить... Я, говорит, на вашем месте... И это не сыщик? Да? Да? Так вот они что придумали! Самоубийством! Ну, не дождутся. Капитал пусть. На прожитие только брать буду, чтоб никаких уж подозрений... а этого не дождутся... Самоубийством, говорит...

- Да кто? Когда?

- Там, на вокзале. Я сижу, чай пью. А он подсаживается. Можно? говорит; я вас и на той станции видел; вместе едем. Ну, можно. А что, говорит, вы грустный какой? Семейные неприятности? То есть не сразу он про семейные неприятности. Сидит, коньяк пьет. У вас, говорит, сплин. Коньяк пьет и мне сует, и подмигивает; если бы, говорит, у меня такое случилось, пулю бы в лоб и больше никаких. И подмигивает...