Мария Голованивская - Противоречие по сути

Я механически снял трубку. Голос как будто сонный. Совершенно чужой. Холодный, кажется, что издалека.

- Я заболела. Может быть, ты завтра зайдешь ко мне? Я не могу пропускать занятие.

Интонации безупречно итальянские.

- Выпьем чего-нибудь.

- А что с тобой?

- Я простудилась. Горло побаливает.

- В такую жару? Я записываю адрес.

Диктует: номер дома, квартиры, потом название улицы. Ошибок не делает никаких.

- Тебе что-нибудь нужно?

- Нет, спасибо. До завтра.

Я застыл с трубкой в руках. Она даже не дождалась моего: "До завтра". Я слушал короткие гудки, будто пытаясь понять, что они означают. Как все это понимать? Да никак. Как есть, так и понимать. Она сказала только то, что сказала. Внезапно меня осенило. Я имел право перезвонить, ведь мы не договорились о времени. Она немного раздраженно сказала мне, что время то же, что и было назначено, и быстро попрощалась. Я рухнул вниз. Вдребезги. Мне захотелось вгрызться зубами в металл, сломать зубы, захлебнуться в собственной крови. Я рыдал, как младенец. Бессонная ночь. Белое мучнистое утро. Корзина с розами. Одна, вторая, третья. Белая роза и отрепетированная перед зеркалом, как я считал, придающая мне обаяния улыбка.

9

- ...и тогда, - продолжил мой сосед, - мы с женой были вынуждены сказать ему: Андре, мы дружили семьями более сорока лет, неужели ты хочешь, чтобы мы теперь принимали тебя с твоей новой женой? А как же Мартина? Мало того, что ты бросил свою семью, так теперь еще мы должны отвернуться от Мартины! Это было бы несправедливо, согласись.

- А сколько тогда было вашему другу? - спросил я.

- Случилось это четыре года назад, значит, семьдесят один.

- А ей?

- Тридцать. До этого она уже была замужем.

- А он что, богат?

Я понимал, что задаю рискованный вопрос, но все же не удержался.

- Достаточно.

- В нашем кругу, да еще и в нашем возрасте, - сосед улыбнулся, - разводы большая редкость. Это совершенно бесмысленно, да к тому же и очень дорого. Ну зачем, по-вашему, разводы? Я, знаете ли, в молодые годы многое позволял себе, но семья была для меня неприкосновенной. Разрушить семью - это то же самое, что разрушить себя самого.

- И вы поссорились со своим старым другом?

- Не общались несколько лет. Не хотелось, чтобы наши дети и внуки видели, что мы принимаем, а значит, одобряем подобное поведение. У нас ведь городок маленький, все на виду. А он все хотел бывать с ней в домах, на людях, он словно не понимал...

Она не сразу открыла мне, я даже забеспокоился, но потом дверь внезапно распахнулась, и я понял, почему не слышал - на ней были высокие из грубой шерсти толстые носки, скрывающие звук шагов.

- Я разговариваю по телефону, проходи, Питер.

Я протянул ей розу. Потом заметил, что протягиваю через порог, и как-то неловко шагнул вперед. Она отвернулась к телефону и продолжила разговор, показывая мне рукой, чтобы я прошел. Вид у нее был сонный, опухший, совершенно детское личико, непричесанные волосы собраны в хвост, воспаленные глаза, по-прежнему сильный загар. При таком загаре лицо просто не может казаться бледным. Вокруг шеи - мужское шелковое кашне в крошечных малахитовых ромбах, огромного размера черная майка с длинными рукавами, вырез получается очень большой, и видны шоколадные ключицы, основание шеи. Она сидела на невысоком табурете около телефонного столика, перекинув ногу за ногу, вертела в руках розу и что-то очень сосредоточенно слушала.

- Омерзительно, - внезапно отчетливо проговорила она. - Ты знаешь, что с ним мне тоже вчера пришлось расплатиться, причем на всю катушку, я не хочу, чтобы под занавес они испортили мне все кино.

Она говорила грубо и агрессивно, развязно, словно подвыпившая размалеванная деваха, огрызающаяся на замечание в пригородной электричке. Я никогда не видел ее такой. Она всегда была очень спокойной, как будто участвовала в происходящем только наполовину, - спокойной, невозмутимой, равнодушной, иногда нарочито вежливой, иногда чуть теплела, но только для игры, для создания контраста, чтобы я никак не мог приладиться ни к какому из ее стилей поведения. Наташа заметила, что я слушаю разговор, и указала мне рукой на бар.

- Выпей что-нибудь пока, - проговорила она шепотом, закрывая плоской, словно точеной, ладонью трубку, - я через пять минут буду готова.

Я оглядел комнату. Это "буду готова" резануло меня.

На полу мягкий ковер с приглушенным орнаментом. Она очень красиво сидела, закинув ногу за ногу. Одной рукой прижимала трубку, в другой вертела розу, казавшуюся ослепительно белой по сравнению с ее шоколадной рукой. Слева, в нише, огромная двуспальная кровать, наспех прикрытая клетчатым сине-зеленым английским пледом. Рядом с кроватью телефонный столик. Я впился глазами в автоответчик. На нем еще, вероятно, хранились мои неуклюжие фразы. У окна, огромного окна с молочными полупрозрачными шторами, туалетный столик, уставленный бесчисленным множеством флаконов, пузырьков, баночек, скляночек, лак для ногтей всех цветов радуги, горы губной помады, пудреницы - роскошные, в бархатных футлярах - огромная серебряная тарелка с бусами и браслетами, над зеркалом, квадратным, в старинной серебряной раме - лампа на изгибающемся стебле - бело-молочная, едва распустившаяся лилия. Вдоль другой стены чудовищно захламленный журнальный столик: чего на нем только не было, мне даже показалось, что там валяется пара несвежих колготок, какие-то книги, журналы, заколки; там же лежала ее сумочка, выпотрошенная, вывернутая наизнанку, видимо, она что-то искала и никак не могла найти; затем из светлого дерева горка с множеством стаканов и бокалов, хрустальных и современных, пугающих своими причудливыми формами, два кресла, одно из них, кажется, даже постанывало под тяжестью наваленной на него одежды. В углу - крошечный цветной телевизор. Беспорядок совсем свежий. Нигде никакой пыли. Даже на подоконнике, заваленном книгами и журналами, среди которых я увидел несколько итальянских журналов и два толстых итальянских словаря. Квартира очень походила на гостиничный номер или меблированную комнату, снятую у добропорядочной держательницы регулярно приносящей доход недвижимости. Запаха никакого. Холодные белые стены.

- Ладно, я заканчиваю эту бодягу, - резко сказала Наташа, - и можешь передать ей, ведь ты за этим звонишь, что я заплачу ей, сколько скажет, только пусть оставит меня в покое.

Я показал, что хочу вымыть руки, сделал нелепый кукольный жест и почему-то на цыпочках, вбирая голову в плечи, отправился в ванную. Кремы, шампуни, бальзамы, черт с ним, с этим благоухающим пестрым царством, фантастическим марсианским городом, раскинувшим свои причудливые небоскребы на всевозможных стеклянных полочках и столиках; некоторые из них умудрились даже, например, какой-то причудливый черный фосфоресцирующий флакон, прилепиться к гладким кафельным стенам; главное, что я увидел там - это ее халат, огромный махровый розовый халат, я провел по нему руками, потом еще и еще, я приметил на вороте несколько волосков, ее волосков, и немедленно завладел ими, намотал вокруг пальца - мягкие, толстые, упругие. Я прислушался. Тишина. Я ждал.