Олесь Гончар - Берег любви

- А как там наш голова? - сейчас же заговорила и мать, чтобы избежать уточнений.- Или так вызывали, из-за пустяка? Прыщик, наверное, какой-нибудь?..

- Да нет, застудился всерьез, температурит,- сказала Инна.- Однако на пневмонию не похоже, скорее ангина,- и снова заботливо-влюбленный взгляд на Виктора: - Почему ты такой бледный?

- Натура нервная...

Подумала мельком, не пьян ли он, но сразу же отбросила это подозрение: нет. Еще раньше, после одного случая, поставила перед ним условие, чтобы никогда не появлялся ей на глаза в нетрезвом состоянии, и пока Виктор не нарушал уговора.

- Гол! Гол! - снова донеслось от соседского "Электрона".

Виктор шагнул к девушке и на глазах у матери, будто специально ради того, чтобы досадить ей, уверенно взял Инну за руку:

- Аида к морю, мое сокровище. Удалимся по лунной дорожке...

По тому, как она охотно отозвалась на его шутливый призыв, как, забывая обо всем, прижимаясь друг к другу, быстро пошли они через двор к калитке, мать поняла:

ничем сейчас не остановить дочь, потому что есть в жизни вещи, перед которыми все твои хитросплетения сводятся па нет, по себе ведь знаешь, что это за сила - любовь...

* * *

Сейчас Инна не сочиняла песен. С тех пор как возвратилась в Кураевку, не сложилось ни строки, хотя иногда возникало и бродило в душе что-то туманное и смутное.

Больше читала. Снова увлеклась классикой: во Дворце культуры собралась за последние годы большая библиотека, сам Чередниченко шефствует, следит, чтобы надлежащим образом пополнялись ее фонды: пусть читает Курасвка, меньше водки будет пить.

Райгазета время от времени печатала стихи, появилась однажды даже целая литературная страница под рубрикой "Творчество молодых". Инна перечитывала стихи строка за строкой. Было 'тут про "музыку полой", про "степные корабли", были отрывки из поэм (еще, наверное, не написанных), стихотворные посвящения комбайнерам, их самоотверженному труду, бессонным ночам. Воспевались "братья солнца" - подсолнухи, которые отражаются в море золотыми коронами (это те-то, замухрышки, заморенные засухой, какие стоят нынешним летом за Кураевкой, из последних сил цепляются за жизнь). В стихах все вроде было и то, и не то. Воспевалась поэзия хлеборобского труда, но на крыльях поэтических получалось все как-то уж очень красиво и легко. А где же боль, где же тоскующие глаза сеятеля, когда он видел, как лютая засуха пожирает плоды тяжкой его работы, когда бессильно опускались натруженные руки перед грозным нашествием неумолимых стихий? Обо всем этом помалкивает районного масштаба застенчивая муза.

Господствовала на той страничке лирика, принадлежащая вдохновенному перу девчат и парней, Инниных неведомых сверстников, которые, обнажая свои сердца, признавались в иптимностях перед молчаливо внимающими им степью и морем. Еще когда Инна занималась в училище, она тоже посещала литобъединение - было такое при тамошней районной газете и называлось "Солнечная гроздь". В турнирах начинающих авторов, в оживленных дискуссиях после литературных чтений она участия почти но принимала: чувствовала себя недостаточно подготовленной, к тому же сдерживала ее еще и застенчивость; держалась больше в сторонке.

Случалось иногда услышать произведения, в которых ощущалась искренняя любовь к людям, к степи, но больше было все-таки словесного звона, чего-то не своего, заемного, которое тем не менее излагалось тоном нескромным, с крикливым поэтическим яканьем - так, по крайней мере, ей казалось. Представляла, как бы к этому отнеслись дома, в семье, какую бы кислую мину скорчил от таких стихов брат-штурманец... И когда ей самой хотелось блеснуть какой-нибудь сногсшибательной рифмой, поиграть в словесные погремушки, перед глазами сейчас же возникала насмешливая физиономия брата, который, несмотря на свою покладистость, умеет быть и едким... Нет, не хотела бы Инна попасть на его ехидненький язычок! К тому же всегда еще одно помнила - совет Андрона Гурьевича, както брошенный в один из приездов, словно невзначай: важно не слыть, а быть. Это отвечало самому характеру девушки.

Неизвестно, думала она, осчастливишь ли ты читающее человечество своими стихами, но хорошо известно, что задолго до тебя были созданы шедевры, приносящие теперь и тебе истинное наслаждение. Потому-то читай, девчонка, глубже вчитывайся да учись,- писать еще успеешь...

В медпункте у нее на чистом столе, рядом с регистрационной книгой, всегда лежит заложенный бланком рецепта томик чьих-нибудь стихов. Из тех, которые пьешь и, как ключевой водой в зной, никак не напьешься. Удивительное дело: как умеет человек в одной певучей строке выразить целый мир, до глубины души захватить тебя волшебными чарами слова! Похоже, никогда тебе этому не научиться...

И все же тайное, страстное желание приобщиться к истинному творчеству постоянно жило в ней, жило, как надежда.

Всматривалась в людей на току, работящих, вечно обремененных большими заботами, и думала: как бы о них достойно сказать? Не примут они поэтического суесловия.

Люди эти - как правда. И слова твои должны быть такими жe. Ждала, внутренне прислушивалась к себе: может, пора? Может, поскорее за авторучку? Но пет, повремени, Ипка: то, что у настоящих мастеров тугим, полным колосом родит, к тебе еще, видно, не пришло, твоя нива еще в тумане, не выколосилась еще она, не созрела.

- Переживаешь творческий кризис? - заметив ее задумчивость, иронично спросил Виктор во время прошлого приезда. Теперь он часто залетает в Кураевку: перешел работать в Сельхозтехнику, пересел с катка на "газик", хотя, правда, взяли его временно, с испытательным сроком.- Творческий кризис, кажется, так оно называется у вас?

Ничего не ответила ему на это. Может, и в самом доле кризис? Может, после "Берега любви" вообще больше ничего не напишет? Известны же случаи, когда человек оставался автором одной песни.

- Не мучайся, цыганенок,- успокаивал ее Виктор.- Не пишется, ну и что? Сколько есть людей, чьи дни летят в трубу пустоты. Знают одну заботу: белая деньга про черный день. Переживал и я нечто вроде, а сейчас... Когда мы вдвоем, я, веришь, наполняюсь содержанием... И Кураевка для меня становится, ну, как Канарские острова...

Девушку радовало то, что Виктор явно изменяется к лучшему, стал внимательнее к ней, появились у него новые увлечения, интересы, попросил даже "Антологию французской поэзии"! Только нравом все тот же - как ветер: примчится, сходят вместе в кяно и в ту же ночь назад (с утра ему па работу), а ты потом снова в сомнениях, не попадет ли там опять в какую-нибудь историю. Но, может, тревоги твои напрасны? Ведь для них, кажется, нет какихто зримых оснований? Может, ты просто не умеешь радоваться, как умеют другие, слишком строго судишь даже о мелочах? А ты радуйся, что он вот приехал этим вечером, берет тебя за руку, ведет...