Олесь Гончар - Берег любви

- Да, примерно так получилось, хотя, пожалуй, именно это меня и спасло. Мог бы и скатиться, на дно пойти, в переносном, разумеется, смысле, потому что, по выражению Ягнича, люди тонут не в море, чаще всего они терпят кораблекрушения в лужах... Происходило что-то странное. Сам даже не замечал, как постепенно циником становлюсь, душу захватило какое-то беззаботное очерствение, и радость и боль, особенно, конечно, чужую, перестал было воспринимать, да что там чуж.ую: даже в отношении к собственным родителям начала укореняться какая то дикая вымогательская правота, грубость, ложь...

- Совсем на вас не похоже,- тихо сказала Инна.

- А было, представьте себе, было,- улыбнулся он.- Ксли уж начал исповедоваться, так продолжай до конца...

Извините за эту исповедь. Одним словом, испоганился парень, если прибегать опять же к Ягничевой терминологии. Жил и не замечал, как постепенно выветривается из души изначальное, то светлое и чистое, что, может, в колыбели тебе материнские шепоты передают... Глядишь, и совсем бы пошла жизнь кувырком, не повстречайся мне на пути в самую трудную минуту этот мудрый ясновидец по имени Ягнич. До сих пор для меня остается загадкой: как он пронюхал, по какой лоции прочел, что я нахожусь в таком кризисе душевном, что только и выжидаю момента, как рвануть из мореходки черт знает куда!.. А ведь почувствовал безошибочно, железной какой-то интуицией, вовремя остановил меня, ободрил, удержал, не дал мне сделать, можно сказать, роковой шаг перед пропастью... До сих пор не знаю, почему именно перед ним открылся я душой так вот до конца, как сейчас открываюсь перед вами.

Именно от него услышал я слово совета удивительно простое, однако же прозвучавшее для меня как откровение:

о сложности жизни, о значении испытаний для человека и о понятии чести. И все это у него выходило как-то ненавязчиво, так деликатно и убежденно, что не вызывало протеста. Благодаря ему для меня в новом свете предстали и родители мои, и мореходка, и я сам со своим будущим. Да, он помог мне окрепнуть внутренне. Теперь даже смешно: один сеанс такой психотерапии и... Не знаю, как вы относитесь к медикам...

- А я сама медичка.

- Вот как?! Тогда вам это будет интересно... Некото рые из флотских медиков утверждают, что после нескольких месяцев плавания по морям в человеческом организме наступают заметные физиологические изменения. Меняется, говорят, даже психика. У меня же это началось переменой, пожалуй, в самой структуре характера, переменой весьма крутой... И все это благодаря ему, нашему Ягничу...

- А вы знаете, как тяжело пережил он разлуку с "Орионом"?

- Представляю! Сколько лучших лет жизни ему отдано... Столько пройти под парусами и вдруг...

- Это правда, что парусники свое доживают?

- Безосновательные разговоры, по крайней мере я так считаю... Конечно, эпоха парусов - это как бы юность человечества, его поэтическая молодость... Но мысль творческая не спит, я вас уверяю, упорно и смело она проектирует уже гигантские парусные суда будущего, да и почему бы им не быть? Взметнутся еще паруса невиданной мощности, через океаны будут перебрасывать огромные грузы, соединять континенты, ведь чего-чего, а ветров на планете хватает... Почему не использовать силу ветра, учтя то, что нынче называется энергетическим кризисом... А там, а дальню - кто знает?! Может случиться и так, что известный вам солнечный ветер, срываясь с короны вечного нашего светила, погонит в далекие миры паруса космических Колумбов! Это не пустые мечты, Инна, мысли об этом уже сейчас поселяются в горячих умах некоторых чудаков, к коим, признаюсь, принадлежит и этот странный курсант Заболотный... Паруса, безбрежность и чистота просторов они в самом деле способны захватить человека целиком, в них есть какие-то чары, магия, колдовство, не иначе,- он засмеялся.

- Не столько чары, вы хотите сказать, сколько поэзия парусного полета...

- Это, пожалуй, даже точнее. Вечная тяга куда-то в неизведанное... То, что с сотворения мира было и навсегда останется в натуре человеческой...

- Можно понять нашего Ягпича, почему оп так н но обретет себе покоя...

- Мы вес жалеем о пом, поверьте. На "Орионе"

считается, что Ягпич приносил паруснику счастье... Более того, сказку вам по сгкрсту, у нас с Шаблиоико задача - присмотреться получше к нашему батьке, примериться к нему перед новым рейсом, может, самым ответственным... А еще я ему благодарен за то, что мы с вами встретились, Инна, на этом вот берегу. Могли бы ведь и разминуться, и нигде бы в жизни не пересеклись наши дороги... Скажите,- он неожиданно остановился, взглянул на нее как-то робко и виновато,- вы разрешите... хотя бы радиограммой... Хотя бы изредка обращаться к вам?

Девушка молча стояла в раздумье, в радостном волнении.

- Разрешаете, Инна?

Она утвердительно кивнула головой, не глядя на него, почувствовав, как и в темноте зарделась жарким румянцем.

Снова шли по ласковому побережью, и хотелось им, чтобы никогда оно не кончилось, и чтобы море тихо и напевно шумело, как сегодня оно им шумит, и чтобы дюны, джума за джумой, мягко возникали бы и возникали из темноты, потому что такая это ночь, такая она звездная и теплая, и разлиты в ней тайны, и еле слышной, беспредельной музыкой звучат в ней предвестья чего-то прекрасного.

* * *

Даже па этих благодатных землях, кажется, еще никогда не было такого обильного урожая, как в этом году.

Пшеница лучших сортов - "аврора" и "кавказ" - стоит между лесополосами в самом доле как море золотое. Не выморозило ее зимой, не спалило суховеями в пору вызревания, не уложило бурями - быть великому хлебу! Колос - такого тут не видели даже и деды!

Чередниченко смело телефонирует в район:

- Хлынет зерно - будут прогибаться гарманы, затопим хлебом все элеваторы!..

Центральный кураевский мехток, или гарман, как упрямо именует его Чередниченко, лежит чисто подметенный, хотя на нем еще ни зернышка. Снова прибыли на жатву со своими машинами хлопцы из воинской части, не те, которые были в прошлом году, другие, расположились лагерем там же, у самых ферм. В готовности номер один к жатвенному старту. Ясная голубизна неба сияет над степями, покамест опа не подернулась дымкой уборочной страды, не затянулась парусами пыли на много дней и ночей.

Все ждут, ждут...

И вот он наступает, этот день. Музыкой начинается, пением. Вся Кураевка высыпала в степь на праздник Первого снопа. Люди оделись в лучшие свои наряды, светятся радостным воодушевлением обветренные их лица: дождались! Стоят пшеничные поля, подрумяненные, склонились тяжелыми колосьями, горячим духом солнца веет от них, духом самой жизни. Девичий хор в ярких лентах высится на подмостках лицом к хлебам, поет гимн урожаю, хвалу хлеборобу-труженику. Инна Ягнич сложила для кураевского хора эту песню, эту свою "Думу о степях". Никто не заказывал, сама явилась, сама вылилась на бумагу, как внутренний импульс души, ее зов, ее апофеоз. Все, что девушка пережила вместе с людьми, передумала наедине с собой за эти нелегкие месяцы, все, чем тревожилась, чего ждала, вызрело вдруг и вскипело в душе, чтобы стать песнею для людей. "На чумацьких шляхах, на гарячих airpax",- слышит Ягнич-орионец новую кураевскую думу, и вся его собственная жизнь как бы проплывает перед ним с се голодным нищенским детством и с мятежной юностью когда ходил в Пирей по заданию Коминтерна, и со страшным лихолетьем войны, которая не золотое зерно, а черные бомбы и смерть рассеивала по степям... Но воскресли они, эти степи, снова ожили под мирным и надежным небом, и нива звенит полным колосом, и красавец твой "Орион"