Лидия Чарская - Семья Лоранских (Не в деньгах счастье)

Марья Дмитриевна даже всплакнула под зажженным деревцом: ей было невыразимо грустно это нарушение давнишних традиций ее дорогой семьи. И действительно, зажженная елка, не окруженная молодыми веселыми лицами, производила крайне грустное впечатление и на старушку Лоранскую, и на двух молоденьких девушек, чувствовавших какое-то тоскливое уныние в этот вечер.

В десятом часу пришел Кодынцев. Но обыкновенно веселый и жизнерадостный, он на этот раз не принес с собою обычного оживления. Отсутствие Валентины неприятно поразило его.

— Уж поженились бы вы скорее! — говорила Лелечка, — а то, что это, право, врозь да врозь!

Кодынцев так и не дождался в этот вечер Валентины. Она вернулась около часу ночи, веселая, возбужденная, в нарядном новом платье и в бриллиантовых сережках в ушах.

— Мой будущий успех праздновали в Снегурочке, — произнесла старшая Лоранская, — будущее исполнение роли… Как весело было, Лелечка! И что за славные люди, эти актеры! Особенно дядя Миша…

— Володя был без тебя, — проронила младшая сестра.

— Да? — спокойно изумилась Валентина. Это "да" больно царапнуло чуткое сердце Лелечки; ей стало бесконечно жаль Кодынцева.

— Валечка, — произнесла она робко, — ты поссорилась с Володей?

— Нет, а что? — удивилась та.

— Да как-то вы видитесь реже теперь. И ты уж не такая ласковая к нему стала.

— Вот удивительно созданы люди! — произнесла Валентина недовольным тоном. — Если нет неприятностей, они способны выдумывать их, — и вдруг, заметя вытянувшееся личико сестры, добавила уже много ласковее, — ты смешная, Лелечка, ты забываешь, что, кроме Володи, у меня явился новый интерес — искусство, для которого я положу всю мою жизнь. Не мучь же себя, глупенькая моя девчурка, поверь, Володя не будет иметь повода быть недовольным мной.

И, поцеловав розовую щечку Лелечки, Валентина прошла к себе.

Гимназический вечер, устраиваемый с благотворительною целью в зале фон Дервиза, приходился на третий день Рождества. В этот день маленькую гостиную Лоранских нельзя было узнать… Она, по крайней мере, имела вид театральной уборной: юбки, лифы, шарфы, кружева, цветы и ленты, — все это висело, лежало, раскиданное в живописном беспорядке по широким старомодным диванам, столам и креслам.

Кроме Валентины и Лелечки, собиравшихся на бал в зал фон Дервиза, сюда пришла и Сонечка Гриневич, чтобы одеться вместе с сестрами Лоранскими и ехать с ними.

Белое тюлевое платье Валентины произвело настоящий фурор. А когда она, поверх вырезанного лифа, накинула пышное страусовое боа, Фекла, вышедшая из кухни поглазеть на туалеты барышень, всплеснула руками и, чуть не захлебываясь от восторга, произнесла:

— Андел! ну, как есть, сущий андел, ей Богу!

И рыжекудрая Лелечка, и миловидная Гриневич, в своих одинаковых, по их общему соглашению, голубеньких платьицах, совсем стушевались около ярко выступившей в своей эффектной оправе красоты Валентины.

Павлук, великодушно предложивший себя в спутники барышням, так как Граня в качестве распорядителя должен был уже с семи часов уехать в дервизовский зал. Павлук при виде старшей сестры остановился в дверях и развел руками.

— Ого! шут возьми! Здорово пущено! — произнес он, окидывая всю ее фигуру любующимся взглядом. — Хорошо!

— Что, нравится? — спросила та.

Она, опустив руки, стояла теперь перед братом, как стоит модель перед художником, ожидая его приговора.

— Ах ты, Господи! Королева! Понимаешь ли, королева! — в голос завопил тот. — Ай да Галерная гавань, покажет себя! Володька! — бросился он к вошедшему Кодынцеву, — ты счастливейший человек, потому что твоя будущая жена — самая красивая женщина в мире.

— А по мне, — вставила свое слово подошедшая Марья Дмитриевна, — по мне не то хорошо, что красива Валечка, а то, что она добрая, славная девушка. Это много крат лучше. Красота-то пройдет с годами, а душа останется, не подурнеет, не испортится до самой смерти, и Володенька, я думаю, со мною согласен в этом. Правду ли я говорю, Володенька? — обратилась к Кодынцеву старушка.

Последний поспешил согласиться с нею. Он зашел по приглашению Валентины взглянуть на нее перед балом, и не узнавал ее.

Она, эта эффектная красавица-девушка, эта королева, как назвал ее Павел, казалась ему теперь такой чужой и недоступной! Она так далека была от той милой спокойной девушки, которая прошедшей весной под веткой яблони сказала ему свое драгоценное "люблю". Но и эта новая, нарядная, эффектная Валентина была ему все-таки бесконечно дорога, потому что все-таки это была она, избранница его, будущая любимая жена и друг на всю жизнь.

А Валентина, между тем, говорила ему каким-то новым голосом, и каждое слово этого голоса казалось неискренним и чуждым Кодынцеву в ее устах:

— Ты не сердишься больше, Володя? Ты не дуешься на меня? И странно было бы дуться за то, что я хочу немного повеселиться… не правда ли? Ты ведь сам, помнишь, часто упрекал меня в чрезмерном спокойствии и равнодушии к жизни, а теперь… Теперь ты снова недоволен, что я немного развернулась… И почему бы тебе не поехать с нами?.. Право, поедем, Володя?

"И в самом деле, почему бы не поехать?" — мелькнуло в голове Кодынцева, но он тотчас же отбросил эту мысль.

"Ну куда ему ехать, медвежонку неуклюжему, он и танцевать-то не умеет, а один вид бальной залы наводит на него тоску! Нет, ему там не место!"

Между тем, Валентина не хотела, казалось замечать его упорство. Она усадила Кодынцева на диванчик подле себя и говорила ласково и задушевно:

— Не сердись, Володя, что я не исполнила твоей просьбы… и что я еду, но… это первый и последний вечер моей жизни… Когда я выйду замуж, то клянусь тебе, никуда кроме театра не буду выезжать, Общество для меня уже не будет существовать. Даю тебе слово! А сегодня мне так хочется на людей посмотреть и себя показать, Володя!

Четверть часа позднее Кодынцев заботливо укутал свою невесту в новую ротонду с белым воротником тибетской козы и посадил ее с Лелечкой на извозчика. На другого извозчика уселись Сонечка Гриневич и Павлук.

— Желаю веселиться! — крикнул Кодынцев, когда они отъехали, в пространство декабрьской студеной ночи, и с упоением прислушался к милому голоску, ответившему из-под поднятого воротника тибетской козы:

— Спасибо, Володя! Завтра вечером жду тебя непременно!

И, успокоенный, с умиротворенной душой, Кодынцев пошел обратно в маленькую гостиную, где все так живо напоминало ему недавнее присутствие Валентины.

— Уехали? — спросила Марья Дмитриевна, приводившая в порядок гостиную после отъезда дочерей. — А Валечка-то какая, — не дожидаясь его ответа, восторгалась старушка, — смотришь на нее, удивляешься: и откуда у меня такая красавица уродилась? Действительно, королева! И держит себя, как настоящая аристократка! И откуда у нее эти манеры? Эх, не подходит она к нашей жизни!.. Ей роскошь, богатство нужны. Вон она развернулась, как только лишь нашла возможность по-людски одеться… Как рыба в воде заплавала… точно и век она была такой-то принцессой!