Лидия Чарская - Семья Лоранских (Не в деньгах счастье)

Снегурочка возвращается в деревню, счастливая, радостная. Она любит пастушка Леля и отдает ему свое сердце.

Но когда царь Берендей благословляет брачущиеся пары девушек и юношей — внезапно появляется солнце, и под его нестерпимыми лучами тает и исчезает на глазах толпы девочка-Снегурочка, умирая, все же счастливой тем, что узнала человеческое теплое, светлое чувство любви.

— Вы очень мило играете, — встретил ее похвалой за кулисами режиссер по окончании спектакля.

— Прекрасно, что и говорить! — подхватил Сергеев.

А в уборной ее уже ждали "свои", на этот раз с Марьей Дмитриевной во главе, решившейся по настоянию младших членов семьи прийти посмотреть дочурку.

— Валечка, умница ты моя! — прошептала старушка и вдруг тихо заплакала, прижимая голову дочери к груди.

— Мамочка! а костюм-то каков на нашей Валентине! Вот что значит знаменитость, какой наряд-то ей соорудили, не поскупилась театральная дирекция, — вскричал Павлук.

Хорошо, что Марья Дмитриевна не смотрела в эту минуту в лицо дочери, а то бы от нее не ускользнул смущенный и растерянный вид девушки. Всем своим Валентина сказала, что наряд Снегурочки у нее "казенный", сделанный театральной администрацией, и теперь она вспыхнула до корней волос за эту ложь.

— А тебе Вакулин цветы прислал! Его самого в театре не было. Зато корзина!.. — тараторил Граня, — это за твое участие в продаже в киоске, а в следующий раз сам приедет и товарищей своих привезет, он говорил мне сегодня, я у него был с визитом. Весь первый ряд займут и хлопать будут. Ах, какой он любезный, завтраком меня угощал! — хвастал Граня.

— А ты бы лучше уроки учил, чем визиты делал! — буркнул на него Павлук.

— Ну, на тебя не угодишь, — обиженно надул губы Граня. — Я и то с Берлингом и графом разошелся и не дружу с ними. А ты все ворчишь.

Граня говорил неправду. Он по прежнему дружил и с Берлингом, и с Завьяловым, и с Стоютиным, но боясь новой вспышки Павлука и исполнения угрозы последнего, не решался сознаться в этом.

В последнее время Граня ходил мрачный, нахмуренный и сердитый. У Грани не было денег. За это время юноша так привык ощущать в кармане приятное позвякивание монет и шелест ассигнаций, как и привык проводить вечера в веселом обществе богатых друзей где-нибудь или в ложе театра, или в цирке, куда не проникал глаз бдительного гимназического начальства; привык одеваться франтиком, душиться дорогими духами, носить дорогую обувь… Он "тянулся" за богатыми товарищами и подражал их образу жизни и привычкам. Его "часть" растаяла очень скоро таким образом, благодаря подобным требованиям и вкусам; новых ресурсов неоткуда было ожидать, а требования увеличивались с каждым днем, так как привычка бросать деньги на всевозможные удовольствия глубоко пустила свой вредный корень в недра души Грани.

И Граня страдал искренне, упорно…

Приобретение денег являлось теперь ему чем-то вроде мании. Он думал о них, бредил ими. Правда, оставалась еще нетронутая материнская часть (Лелечкины деньги были уже дружно разделены и не менее дружно растрачены им и Валентиной, благо она сама предложила их), но Граня не решился бы ни за что беспокоить мать с подобной просьбой.

А его друзья, Берлинг, Завьялов, Стоютин, невольно усиливали мучения Грани.

— Лоранский! — едем прокатиться сегодня! — говорили то тот, то другой из них. — Жорж тройку нанял! Прелесть, что за лошадки!

— Не хочу! одни поезжайте! — мрачно отказывался Граня и с завистью следил за товарищами, которые собравшись в кружок, оживленно совещались по поводу новой прогулки.

— Да что ты сквалыжничаешь? — посмеивался над ним тот же Берлинг. — Всем известно, что наследство получил, а он скупится… — насмешливо добавлял он.

— Хорошее наследство! нечего сказать! — закипал неожиданным гневом Граня. — Разве это наследство? Не стоило и брать-то его, только раздразнили им, несчастным сделали… — изводился он.

— Да ты толком говори! — засмеялся его старший товарищ. — Все деньги вышли!?

— Все! — безнадежно махнул рукою Лоранский.

— Так ты займи! — простодушно предложил Берлинг.

— Ах, правда! — обрадовался Граня. — И как это мне раньше в голову не приходило? Только где занять? — разом впадая в прежнее уныние, произнес Граня.

— Ну, на первый раз у меня займи, а там я тебя в такое сведу местечко, где под проценты получишь, брат, все, что хочешь.

— А разве дадут? — обрадовался Граня.

— Понятно! — отозвался Берлинг. — Ах, да, ты еще несовершеннолетний, черт возьми! — спохватился он внезапно на пришедшую ему в голову мысль. — Тебе только шестнадцать лет!

— Несовершеннолетний! — мрачно произнес Граня, — да и платить не из чего будет! Это, брат, в сторону клади!

— Ну, так у меня и еще возьми! Поверю же я тебе. Не сбежишь же ты!

И Граня занял у Берлинга, занял и у Миши Завьялова, и у юного графа и с ними же при первом удобном случае спустил эти деньги. Потом, воспользовавшись новым предложением, занял еще и еще и пошел уже занимать без числа и счета, благо богатые товарищи получавшие на руки деньги, предлагали ему.

Сначала богатые, независимые юноши очень охотно снабжали деньгами Граню: его любили за веселость и добродушие; но потом товарищи стали коситься на молодого Лоранского, не получая обратно одолженных ему денег.

И между друзьями и Граней пробежал первый холодок.

Скоро этот холодок перешел в открытые враждебные отношение. Компания стала сторониться Грани. И Граня почувствовал себя еще более одиноким и несчастным, нежели прежде.

Однажды вечером он встретил на улице молоденького безусого студента-путейца прошлогоднего выпуска их гимназии. Фамилия путейца была Веселов, и он вполне оправдывал ее своим веселым характером, откликающимся на всякие удовольствия и веселые проделки с самым живейшим участием.

— Батюшки! тень отца Гамлета! — вскричал он при виде мрачно шагающей фигуры Грани. — "Что так задумчив? Что так печален?" — запел, безжалостно фальшивя, Веселов.

— Денег нет! — отрезал Граня вместо всякого объяснение.

— Ну, вот вздор — "денег"! — расхохотался тот. — Какие еще нашему брату деньги нужны! Пойдем-ка лучше со мною веселиться. У Люлюшиных вечеринка сегодня. Знаешь Люлюшиных? У них мебельные магазины в Андреевском рынке… И в карты играют и танцуют.

— Не люблю я танцы. Барышень развлекать надо, а мне свои дома надоели: сестра, да подруги ее, — мрачно произнес Граня. — "Ах" да "ах" у них на первом плане… Ах, балы, ах театры… Ах Максим Горький… Ах, Станиславский! Ах, воланы! Ах бантики… Кудах-тах-тах! Кудах-тах-тах!.. Сущие курицы!

— Ну, и не танцуй с ними, — снова расхохотался Веселов, — а на вечеринку все же ступай со мной за компанию. Там в карты играют. Смотри, выиграешь чего доброго — разбогатеешь!