Юлия Жадовская - В стороне от большого света

— Не трусьте перед жизнью, и я буду уважать вас.

— Уважать! уважать! — сказал он, вздрогнув, — вот слово, которое мне так дико слышать от тебя, одно, без слова любить!

— Вы знаете, что последнее здесь, в моем сердце.

— О, дай Бог, чтобы это было так!..

Он печально улыбнулся и отвечал с прежнею нежностью:

— Если ты захочешь, я поверю.

Утренняя заря начала заниматься.

— Никого не видно; я провожу тебя. Все еще спят, — продолжал он, — никому нет дела, что бедный Данаров теряет надежду на счастье, видя тебя, может быть, в последний раз!..

— Ты уедешь? — с трудом могла я произнести.

— Да, я уеду куда-нибудь дальше; не могу же я оставаться в здешней стороне… Ведь так нужно, так должно по-твоему? не так ли?

Мы вошли в сад. Пройдя несколько шагов, я остановилась, прислонясь к знакомой старой березе. Бледный, взволнованный, он устремил на меня взор со странным выражением грусти и досады.

— Я угадал! ты не отвечаешь…

— Виновата ли я!

— Нет, этого не может быть!

— Чего не может быть?

— Не может быть, чтоб ты решилась расстаться со мной; нет, мы уедем вместе, далеко отсюда. Что нам за дело до них, до твоей старой тетки? в ее годы от горя не умирают. Пусть о нас забудут, как мы забудем обо всех. Мы устроим чудную жизнь, мы окружим себя полным счастьем… Уедем, моя милая! не рассуждай, если любишь! Нам нельзя так расстаться! Назло судьбе мы будем счастливы… Не так ли? Сегодня вечером все будет готово. Я снова буду ждать тебя здесь, счастливый выше всякого выражения. Я приму тебя в мои объятия, чтоб никогда, никогда не расставаться!..

Его слова поражали меня горестным удивлением. Мне остановилось страшно, будто чье-то проклятие невидимо пронеслось надо мной.

— Нет, лучше умереть, — сказала я. — И с вашей стороны жестоко так пытать мои силы.

— Скажите, зачем же вы давали святое имя любви вашим ребяческим чувствам?

И лицо его приняло при этих словах холодное и суровое выражение.

— Что же они такое были? Боже мой! что же они были по-вашему? — сказала я, подавленная страшною тоской невыносимого страдания.

— Увлечение мечтательной девочки, каприз ее тщеславного сердца… Не думаете ли вы, что я способен быть игрушкой подобного каприза? что я буду безнадежно умирать у ног ваших? Нет! подобная роль не по мне… Не думайте видеть во мне отчаянного возды-хателя… с этих пор я холодный поклонник вашей добродетели, вашего высокого благоразумия.

— Я думаю, что вы жестокий, гордый, себялюбивый человек, — сказала я. — Прощайте! мне пора домой.

— До свидания! — отвечал он голосом, который звучал язвительным равнодушием, и вышел из сада.

Я бессознательно смотрела ему вслед, пока он не скрылся за шумящею мельницей, и тихо пошла к дому. Любви моей был нанесен удар, потрясший ее до основания…

В доме все еще спали, когда я тихо прошла в свою комнату, озаренную первыми лучами утренней зари. Только ночь прошла с тех пор, как я покинула ее, а я пережила годы… Ведь могла же я видеть во сне все случившееся со мной. О, с какою отрадой сидела бы я теперь, проснувшись и уверившись, что тяжелый сон миновался!.. Я бы встретила утро мыслью о нем и надеждой его увидеть… Правда, и теперь я думала о нем. О, если б Можно было не думать, если б у человека была счастливая власть одним мановением воли вычеркнуть из памяти все печальное и мучительное, вырвать из сердца томительное чувство!.. Удары судьбы не убивают, а увечат душу и повергают ее в долгое, болезненное бессилие. Узнать, что он женат, было для меня, конечно, ужасно, но я чувствовала, что главное горе не в том… Самое воспоминание было отравлено. Душа моя ныла и болела чувством, похожим на то, как если бы у гроба милого человека вы вдруг уверились, что не стоит он ни любви, ни сожаления!.. О, это было страшное чувство!..

Быстро сменялись в голове моей мысли, так быстро, что начинали уже терять всякую стройность; я не могла ни удержать, ни удалить их. Всяким усилием к этому причинялось мне непонятное страдание. Я хотела было встать и пройтись по комнате, но почувствовала такую слабость во всех членах, что с трудом добралась до постели…

Тут забегали и запрыгали передо мной такие странные образы, такие необыкновен-ные превращения, что я сперва совершенно растерялась, а потом и сама приняла в них участие…

Когда я проснулась, около моей постели сидели Лиза, Марья Ивановна и Катерина Никитишна и что-то шепотом говорили. Это меня изумило. Никогда не бывало, чтоб они собирались в моей комнате встречать так тихо и осторожно мое пробуждение. Я вставала довольно рано, а если и случалось, что просыпала, то Лиза всегда будила меня своею обычною фразой: "Вставай, соня!" — а Марья Ивановна трепала меня слегка по плечу, тоже, по обыкновению, приговаривая: "Вставай, невеста, женихи пороги обили…".

Теперь же они сидели так важно, так серьезно, так многозначительно…

— Что со мной было? — спросила я нерешительно, осматривая свою голову, обвязан-ную листами соленой капусты. — Который час?

— Десять часов, моя радость, — отвечала Марья Ивановна.

— Ну, как ты себя чувствуешь, Генечка? — спросила Лиза.

— Неужели я была больна?

Но я почувствовала это при первом движении, по сильной слабости и кружению головы да по какой-то странной усталости во всем существе.

— Я была без памяти? долго?

— Да, Генечка, — сказала Лиза, — ты три дня была без памяти. Всех нас перепугала, а уж Авдотья Петровна на себя была не похожа. Бог услышал ее молитвы.

— Бредила я?

Марья Ивановна улыбнулась.

— О чем я бредила, Марья Ивановна?

— И смех, и горе было с тобой, — отвечала она. — Меня называла просвирней; [15] Просвирня — женщина, занимающаяся выпечкой просвир. говорила, что мы все оборотились в птиц и улетели на кровлю; Авдотья Петровна была у тебя танцовщица… и на корабле-то ты ехала… да мало ли? и не припомнишь…

— А меня, — примолвила Катерина Никитишна, — так все прогоняла от себя да бранила, что я всю холодную воду и весь квас выпила, весь лед съела. А я тебе все пить теплое приносила.

— Уж хотели за доктором посылать, — сказала Марья Ивановна, — да, слава Богу, что не послали! что эти доктора — уморят скорее.

— Ну, когда уморят, а когда и помогут, — отозвалась Катерина Никитишна.

Вскоре пришла тетушка; она плакала и целовала меня с беспредельною нежностью.

— Помучила же ты нас! — сказала Лиза, — мы вот три поочередно сидели с тобой все ночи. Что, как бы ты умерла! Господи помилуй! — прибавила она со слезами на глазах.

— Какие вы добрые! Дай вам Бог здоровья и счастья! — сказала я, заливаясь слезами, за что Марья Ивановна сделала мне строгий выговор.

Через несколько времени Лиза осталась со мной одна.

— Кто тебе сказал, что Данаров женат? ты бредила об этом, — сказала она. — Уж не от этого ли ты захворала? Мы боялись, чтобы Авдотья Петровна не догадалась. Слава Богу, она не слыхала твоего бреда; хорошо, что глуха.