Юлия Жадовская - В стороне от большого света

Сзади меня послышались тяжелые шаги, и в полумраке показалась полная фигура дяди.

— Ты что тут делаешь? — спросил он меня. — А? что ты тут сделаешь, плутовка?

— Ничего, сижу и наслаждаюсь чудесною ночью.

— А ты это что от меня все бегаешь? Не посидишь со мной? Что я, медведь что ли какой? не бойся, не укушу… Нет что бы приласкать дядю — точно коза дикая.

— Я не умею ласкаться.

— Ну так я тебя научу. Хочешь?

И он сел со мной рядом… Я невольно отодвинулась. В тоне его голоса было что-то неприятное.

— Куда отодвигаешься? Сядь поближе. Да что ты, ненавидишь что ли меня?

— Что за странная мысль пришла вам в голову!

— Да уж видно так. Ну-ка, докажи противное, поцелуй меня.

Я подставила ему свое лицо.

— Да ты хорошенько, вот так! — и он звонко чмокнул меня. — А ты будь ласкова ко мне, глупенькая, — продолжал он, — тогда я буду хорош, буду утешать, баловать тебя. Что тетушка-то твоя, много ли доставила тебе удовольствий? А я буду тебя и в театр, и на балы возить.

— Зачем! не нужно…

— Как не нужно! Молоденькой девочке нельзя, чтоб не хотелось повеселиться…

Он погладил меня по голове.

— Видишь, какая у тебя коса славная, точно шелковая. — Потом охватил своею мощною рукой мою шею и прибавил со странным выражением: — Возьму да и задушу!..

— Вот вы, так видно, ненавидите меня, — сказала я, отшучиваясь, — что задушить хотите.

— Вот и ошиблась! Ах ты глупенькая! Да ты разве не видишь, что уж я давно на тебя только смотрю… А ты все от меня да от меня!

— А задушить хотите!

— Это от любви. Ты ничего не понимаешь: когда любишь, так и хочется проглотить!

— Странная любовь! — сказала я смеясь.

— Что ж? тебя славно проглотить: ты молоденькая, нежненькая.

— Что за нелепости говорит он? — подумала я и ничего не сказала.

— А хочется тебе замуж? Мечтаешь, я думаю, фантазии создаешь? Ну-ка, скажи, какой твой идеал-то: белокурый или черноволосый? Военный или статский?

— Нет у меня идеала никакого!

— Вздор, не поверю! Что ж ты, влюблена что ли? А? Скажи-ка мне, в кого ты влюблена?

— Не влюблена я!

— Сердчишко-то бьется? не притворяйся. Ох, ведь от вашей братьи-девчонок правды не скоро добьешься! Не велики птички, а скрытности бездна.

— Вольно же вам видеть скрытность и хитрость там, где нет.

— Толкуй-толкуй себе, а я, матушка, уж старый воробей, женщин-то хорошо понимаю.

— А мне кажется, нет.

— Что-что? Ах ты, огонек этакий! Смотри, пожалуй… Ну корошо, увидим.

Молчание.

— Вам, я думаю, скучно без тетушки? — сказала я.

— Ну ее, старуху! — сказал он шутливо. — Вот ты помоложе, тобой было бы повеселее, как бы ты ни дичилась. За что ты ненавидишь меня? Ты меня этим огорчаешь. Бог с тобой! не ожидал я!

— Дядюшка! право, вы несправедливы ко мне…

— Хорошо-хорошо! увижу на деле.

— Чем же доказать мне?

— А ты, как я останусь один, приди да поцелуй меня.

— Отчего мне не поцеловать вас? я и при всех поцелую.

— Нет, при всех хуже. Тетушка твоя порядочная ханжа, Анфиса старая завистливая девка… Еще сочинят что-нибудь.

— Что же могут сочинить?

— Мало ли что? люди везде люди; ты еще их не знаешь.

— Как же мне быть к вам после этого ласковою?

— Так, чтобы этого никто не замечал.

— Да ведь вы мне родня.

— Ну уж ты слушай, что я говорю.

Приказчик, явившийся за приказаниями, прервал этот странный tête à tête. [17] Tête à tête — разговор один на один (пер. с фр.)

— Вот еще Бог посылает наказанье, — подумала я, — непрошенную нежность дядюшки!

На другой день была почти та же история с незначительными переменами; то же надоеданье со стороны дяди с поцелуями; на третий — поцелуи и навязчивость его начинали принимать для меня какой-то зловещий характер.

Положение мое становилось очень неприятным. Что я могла сделать! Оттолкнуть его грубою выходкой казалось мне опасным и неловким; отшучиваться, постоянно делать вид, что ничего не понимаю, покуда казалось мне лучшим. На меня находил непонятный страх и трусость каждый раз, как я слышала шаги его, направлявшиеся ко мне, где бы ни находилась я: в своей ли комнате, в садике ли. Раз он отыскал меня даже в роще. Это было сущее наказанье, постоянная игра в кошку и мышку.

Меня брали тоска, горе, досада, злость. Я чувствовала себя оскорбленною в самых лучших и священных моих понятиях; девическая гордость моя страдала невыносимо. Если бы дядюшка провалился сквозь землю, я порадовалась от души. Я плакала и молила Бога избавить меня от такого страшного положения.

Наконец мучения целой недели кончились: приехала Татьяна Петровна; и никогда еще так не была я рада увидать ее. Я бросилась к ней с непривычным для нее порывом нежности и чуть не заплакала. Это ей понравилось.

— Разве ты скучала без меня? — сказала она мне.

— Я так рада, что вы приехали!

— То-то же, и тетку вспомнила. Ну, поди, поцелуй меня. Как же вы здесь с дядюшкой поживали без меня?

— Чего? я почти не видал ее, — отвечал Абрам Иваныч, — точно коза, все бегает. Что это ты ее, друг мой, не присадишь? Право, она этак совсем одичает… Нехорошо, молодая девушка все одна да одна.

— Слышишь, Генечка, и дяденька уж говорит. Изволь-ка сидеть с нами. Оттого у тебя и манеры нет никакой. Что тебе? сиди, работай, читай там, где мы. Неужели тебе это так тяжело?

— Нисколько. Я не знала, что это нужно.

— Ну вот умна, что слушаешься.

— Ты, кажется, избалуешь ее, испортишь совсем, — сказал дядя очень серьезно.

Я посмотрела на него с изумлением.

— Ну уж не беспокойся, это мое дело, — сказала Татьяна Петровна, — я хорошо понимаю, как мне должно поступать; учить меня нечего — это не хозяйство.

— Вот старуха моя и разворчалась, — сказал он, шутя и ласково целуя у нее руку. — Анфиса Павловна! с вами-то я не поздоровался! Как здоровье ваше?

— Благодарю, слава Богу; я вам кланялась, — прибавила она обидчиво. — Тетенька вам подарок привезли, — сказала она мне тихонько, — прекрасной кисеи на платье. Что вы похудели что-то… здоровы ли? — прибавила она вслух.

На другой день Анфиса пришла утром в мою комнату.

— Что, дядюшка-то ласков был до вас? — спросила она меня между прочим.

— Как всегда…

— Вы, говорят, с ним и в роще гуляли…

— Вам доносят верно; точно гуляли. Что ж из этого?

— Ах, батюшки мои! ничего, я так сказала. Что это вам нынче слова нельзя сказать? Ведь это не секрет.

— Да уж вы, пожалуйста, не делайте из этого секрета.

— Вот вам бы и давно быть к тетеньке-то поласковей.

— Ради Бога, избавьте меня от советов.

— Я для вас же… Господи! как вас перевернуло! Худые стали!

— Это от тоски по вас, — сказала я шутя.

— По мне ли, полно? Что вы пустяки-то говорите! Вы все злитесь за то, что мы тогда с Татьяной Петровной говорили. А вы зачем подслушали?