Максим Горький - Мать

- А - как же? Это точно дождик - каждая капля зерно поит. А начнете вы читать…

Он засмеялся, встал и начал ходить по комнате.

- Нет, вы учитесь!.. Павел придет, а вы - эгэ?

- Ах, Андрюша! - сказала мать. - Молодому все просто. А как поживешь, - горя-то - много силы-то - мало, а ума - совсем нет…

Вечером хохол ушел, она зажгла лампу и села к столу вязать чулок. Но скоро встала, нерешительно прошлась по комнате, вышла в кухню, заперла дверь на крюк и, усиленно двигая бровями, воротилась в комнату. Опустила занавески на окнах и, взяв книгу с полки, снова села к столу, оглянулась, наклонилась над книгой, губы ее зашевелились. Когда с улицы доносился шум, она, вздрогнув, закрывала книгу ладонью, чутко прислушиваясь… И снова, то закрывая глаза, то открывая их, шептала:

- Живете, иже - жи, земля, наш…

Постучались в дверь, мать вскочила, сунула книгу на полку и спросила тревожно:

- Кто там?

- Я…

Вошел Рыбин, солидно погладил бороду и заметил:

- Раньше пускала без спросу людей. Одна? Так. А я думал - хохол дома. Сегодня я его видел… Тюрьма человека не портит.

Сел и сказал матери:

- Давай-ка поговорим…

Он смотрел значительно, таинственно, внушая матери смутное беспокойство.

- Все стоит денег! - начал он своим тяжелым голосом, - Даром не родишься, не умрешь, - вот. И книжки и листочки - стоят денег. Ты знаешь, откуда деньги на книжки идут?

- Не знаю, - тихо сказала мать, чувствуя что-то опасное.

- Так. Я тоже не знаю. Второе - книжки кто составляет?

- Ученые…

- Господа! - молвил Рыбин, и бородатое лицо напряглось, покраснело. - Значит - господа книжки составляют, они раздают. А в книжках этих пишется - против господ. Теперь, - скажи ты мне, - какая им польза тратить деньги для того, чтобы народ против себя поднять, а?

Мать, мигнув глазами, пугливо вскрикнула:

- Что ты думаешь?..

- Ага! - сказал Рыбин и заворочался на стуле медведем. - Вот. Я тоже, как дошел до этой мысли, - холодно стало.

- Узнал что-нибудь?

- Обман! - ответил Рыбин. - Чувствую - обман. Ничего не знаю, а - есть обман. Вот. Господа мудрят чего-то. А мне нужно правду. И я правду понял. А с господами не пойду. Они, когда понадобится, толкнут меня вперед, - да по моим костям, как по мосту, дальше зашагают…

Он точно связывал сердце матери угрюмыми словами.

- Господи! - с тоской воскликнула мать. - Неужто Паша не понимает? И все, которые…

Перед нею замелькали серьезные, честные лица Егора, Николая Ивановича, Сашеньки, сердце у нее встрепенулось.

- Нет, нет! - заговорила она, отрицательно качая головой, - Не могу поверить. Они - за совесть.

- Про кого говоришь? - задумчиво спросил Рыбин.

- Про всех… про всех до единого, кого видела!

- Не туда глядишь, мать, гляди дальше! - сказал Рыбин, опустив голову.

- Те, которые близко подошли к нам, они, может, сами ничего не знают. Они верят - так надо! А может - за ними другие есть, которым - лишь бы выгода была? Человек против себя зря не пойдет…

И, с тяжелым убеждением крестьянина, он прибавил:

- Никогда ничего хорошего от господ не будет!

- Что ты надумал? - спросила мать, снова охваченная сомнением.

- Я? - Рыбин взглянул на нее, помолчал и повторил: - От господ надо дальше. Вот.

Потом снова помолчал, угрюмый.

- Хотел я к парням пристегнуться, чтобы вместе с ними. Я в это дело - гожусь, - знаю, что надо сказать людям. Вот. Ну, а теперь я уйду. Не могу я верить, должен уйти.

Он опустил голову, подумал.

- Пойду один по селам, по деревням. Буду бунтовать народ. Надо, чтобы сам народ взялся. Если он поймет - он пути себе откроет. Вот я и буду стараться, чтобы понял - нет у него надежды, кроме себя самого, нету разума, кроме своего. Так-то!

Ей стало жаль его, она почувствовала страх за этого человека. Всегда неприятный ей, теперь он как-то вдруг стал ближе; она тихо сказала:

- Поймают тебя…

Рыбин посмотрел па нее и спокойно ответил:

- Поймают - выпустят. А я - опять…

- Сами же мужики свяжут. И будешь в тюрьме сидеть…

- Посижу - выйду. Опять пойду. А что до мужиков - раз свяжут, два, да и поймут, - не вязать надо меня, а - слушать. Я скажу им: «Вы мне не верьте, вы только слушайте». А будут слушать - поверят!

Он говорил медленно, как бы ощупывая каждое слово, прежде чем сказать его.

- Я тут, последнее время, много наглотался. Понял кое-что…

- Пропадешь, Михаиле Иванович! - грустно качая головой, молвила она.

Темными, глубокими глазами он смотрел на нее, спрашивая и ожидая. Его крепкое тело нагнулось вперед, руки упирались в сиденье стула, смуглое лицо казалось бледным в черной раме бороды.

- А слыхала, как Христос про зерно сказал? Не умрешь - не воскреснешь в новом колосе. До смерти мне далеко. Я - хитрый!

Он завозился на стуле и не спеша встал.

- Пойду в трактир, посижу там на людях. Хохол что-то нейдет. Начал хлопотать?

- Да! - сказала мать улыбаясь.

- Так и надо. Ты ему скажи про меня. Они медленно пошли плечо к плечу в кухню и, не глядя друг на друга, перекидывались краткими словами.

- Ну, прощай!

- Прощай. Когда расчет берешь?..

- Взял.

- А когда уходишь?

- Завтра. Рано утром. Прощай!

Рыбин согнулся и неохотно, неуклюже вылез в сени. Мать с минуту стояла перед дверью, прислушиваясь к тяжелым шагам и сомнениям, разбуженным в ее груди. Потом тихо повернулась, прошла в комнату и, приподняв занавеску, посмотрела в окно. За стеклом неподвижно стояла черная тьма.

«Ночью живу!» - подумала она.

Ей было жалко степенного мужика - он такой широкий, сильный.

Пришел Андрей, оживленный и веселый. Когда она рассказала ему о Рыбине, он воскликнул:

- Ну, и пускай ходит по деревням, звонит о правде, будит народ. С нами трудно ему. У него в голове свои, мужицкие мысли выросли, нашим - тесно там…

- Вот - о господах говорил он, - есть тут что-то! - осторожно заметила мать. - Не обманули бы!

- Задевает? - смеясь, вскричал хохол. - Эх, ненько, деньги! Были бы они у нас! Мы еще все на чужой счет живем. Вот Никопай Иванович получает семьдесят пять рублей в месяц - нам пятьдесят отдает. Так же и другие. Да голодные студенты иной раз пришлют немного, собрав по копейкам. А господа, конечно, разные бывают. Одни - обманут, другие - отстанут, а с нами - самые лучшие пойдут…

Он хлопнул руками и крепко продолжал:

- До нашего праздника - орел не долетит, а все-таки вот мы первого мая небольшой устроим! Весело будет!

Его оживление отталкивало тревогу, посеянную Рыбиным. Хохол ходил по комнате, потирая рукой голову, и, глядя в пол, говорил:

- Знаете, иногда такое живет в сердце, - удивительное! Кажется, везде, куда ты ни придешь, - товарищи, все горят одним огнем, все веселые, добрые, славные. Без слов друг друга понимают… Живут все хором, а каждое сердце поет свою песню. Все песни, как ручьи, бегут - льются в одну реку, и течет река широко и свободно в море светлых радостей новой жизни.