Максим Горький - Мать

В груди у нее было тепло, тихо и задумчиво, точно в маленьком старом саду летним вечером.

На третий день пришли к селу; мать спросила мужика, работавшего в поле, где дегтярный завод, и скоро они спустились по крутой лесной тропинке, - корни деревьев лежали на ней, как ступени, - на небольшую круглую поляну, засоренную углем и щепой, залитую дегтем.

- Вот и пришли! - беспокойно оглядываясь, сказала мать. У шалаша из жердей и ветвей, за столом из трех нестроганых досок, положенных на козлы, врытые в землю, сидели, обедая - Рыбин, весь черный, в расстегнутой на груди рубахе, Ефим я еще двое молодых парней. Рыбин первый заметил их и, приложив ладонь к глазам, молча ждал.

- Здравствуйте, братец Михаиле! - крикнула мать еще издали.

Он встал, не торопясь пошел встречу, узнав ее, остановился и, улыбаясь, погладил бороду темной рукой.

- Идем на богомолье! - говорила мать, подходя. - Дай, думаю, зайду, навещу брата! Вот моя подруга, Анной звать…

Гордясь своими выдумками, она искоса взглянула в лицо Софьи, серьезное и строгое.

- Здравствуй! - сказал Рыбин, сумрачно усмехаясь, потряс ее руку, поклонился Софье и продолжал: - Не ври, здесь не город, вранье не требуется! Все - свои люди…

Ефим, сидя за столом, зорко рассматривал странниц и что-то говорил товарищам жужжавшим голосом. Когда женщины подошли к столу, он встал и молча поклонился им, его товарищи сидели неподвижно, как бы не замечая гостей.

- Мы тут живем, как монахи! - сказал Рыбин, легонько ударяя Власову по плечу. - Никто не ходит к нам, хозяина в селе нет, хозяйку в больницу увезли, и я вроде управляющего. Садитесь-ка за стол. Чай, есть хотите? Ефим, достал бы молока!

Не торопясь, Ефим пошел в шалаш, странницы снимали с плеч котомки, один из парней, высокий и худой, встал из-за стола, помогая им, другой, коренастый и лохматый, задумчиво облокотясь на стол, смотрел на них, почесывая голову и тихо мурлыкая песню.

Тяжелый аромат дегтя сливался с душным запахом прелого листа и кружил голову.

- Вот этого звать Яков, - указывая на высокого парня, сказал Рыбин, - а тот - Игнатий. Ну, как сын твой?

- В тюрьме! - вздохнув, сказала мать.

- Опять в тюрьме? - воскликнул Рыбин. - Понравилось ему, однако…

Игнатий перестал петь, Яков взял палку из рук матери и

сказал:

- Садись!..

- А что же вы? Садитесь! - пригласил Рыбин Софью. Она молча села на обрубок дерева, внимательно разглядывая Рыбина.

- Когда взяли? - спросил Рыбин, усаживаясь против матери, и, качнув головой, воскликнул: - Не везет тебе, Ниловна!

- Ничего! - сказала она.

- Ну? Привыкаешь?

- Не привыкаю, а вижу - нельзя без этого!

- Так! - сказал Рыбин. - Ну, рассказывай… Ефим принес горшок молока, взял со стола чашку, сполоснул водой и, налив в нее молоко, подвинул к Софье, внимательно слушая рассказ матери. Он двигался и делал все бесшумно, осторожно. Когда мать кончила свой краткий рассказ - все молчали с минуту, не глядя друг на друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем на досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его плечо, Яков, прислонясь к стволу дерева, сложил на груди руки и опустил голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…

- Да-а! - медленно и угрюмо протянул Рыбин. - Вот как, - открыто!..

- У нас бы, если такой парад устроить, - сказал Ефим и хмуро усмехнулся, - насмерть избили бы мужики!

- Изобьют! - подтвердил Игнат, кивнув головой. - Нет, я на фабрику уйду, там лучше…

- Судить, говоришь, будут Павла? - спросил Рыбин. - И что же, какое наказание, не слышала?

- Каторга или вечное поселение в Сибири… - тихо ответила она.

Трое парней все сразу посмотрели на нее, а Рыбин опустил голову и медленно спросил:

- А он, когда затевал это дело, знал, что ему грозит?

- Знал! - громко сказала Софья.

Все замолчали, не двигаясь, как бы застыв в одной холодной мысли.

- Так! - продолжал Рыбин сурово и важно. - Я тоже думаю, что знал. Не смерив - он не прыгает, человек серьезный. Вот, ребята, видали? Знал человек, что и штыком его ударить могут, и каторгой попотчуют, а - пошел. Мать на дороге ему ляг - перешагнул бы. Пошел бы, Ниловна, через тебя?

- Пошел бы! - вздрогнув, сказала мать и оглянулась, тяжело вздохнув. Софья молча погладила ее руку и, нахмурив брови, в упор посмотрела на Рыбина.

- Это - человек! - сказал он негромко и оглянул всех темными глазами. И снова шестеро людей молчали. Тонкие лучи солнца золотыми лентами висели в воздухе. Где-то убежденно каркала ворона. Мать осматривалась, расстроенная воспоминаниями о Первом мая, тоской о сыне, об Андрее. На маленькой, тесной поляне валялись бочки из-под дегтя, топырились выкорчеванные пни. Дубы и березы, густо теснясь вокруг поляны, незаметно надвигались на нее со всех сторон, и, связанные тишиной, неподвижные, они бросали на землю темные теплые тени.

Вдруг Яков отшатнулся от дерева, шагнул в сторону, остановился и, взмахнув головой, спросил сухо и громко:

- Это против таких нас с Ефимом поставят?

- А ты думаешь, против кого? - ответил Рыбин угрюмым вопросом. - Нас душат нашими же руками, в этом и фокус!

- Я все-таки пойду в солдаты! - негромко и упрямо заявил Ефим.

- Кто отговаривает? - воскликнул Игнат. - Иди! И, в упор глядя на Ефима, усмехаясь, сказал:

- Только когда в меня стрелять будешь, цель в голову… не калечь, а сразу убивай!

- Слышал я это! - резко крикнул Ефим.

- Погоди, ребята! - заговорил Рыбин, оглядывая их, и поднял руку неторопливым движением. - Вот - женщина! - сказал он, указывая на мать. - Сын у нее, наверное, пропал теперь…

- Зачем ты это говоришь? - спросила мать, тоскливо и негромко.

- Надо! - ответил он угрюмо. - Надо, чтобы твои волосы не зря седели. Ну, что же, - убили ее этим? Ниловна, книжек принесла?

Мать взглянула на него и, помолчав, ответила:

- Принесла…

- Так! - сказал Рыбин, ударив ладонью по столу. - Я это сразу понял, как увидал тебя, - зачем тебе идти сюда, коли не для этого? Видали? Сына выбили из ряда - мать на его место встала!

Он, зловеще грозя рукой, матерно выругался.

Мать испугалась его крика, она смотрела на него и видела, что лицо Михаила резко изменилось - похудело, борода стала неровной, под нею чувствовались кости скул. На синеватых белках глаз явились тонкие красные жилки, как будто он долго не спал, нос у него стал хрящеватее, хищно загнулся. Раскрытый ворот пропитанной дегтем, когда-то красной, рубахи обнажал сухие ключицы, густую черную шерсть на груди, и во всей фигуре теперь было еще более мрачного, траурного. Сухой блеск воспаленных глаз освещал темное лицо огнем гнева. Софья, побледнев, молчала, не отрывая глаз от мужиков. Игнат покачивал головой, сощурив глаза, а Яков, снова стоя у шалаша, темными пальцами сердито отламывал кору жерди. Вдоль стола за спиной матери медленно шагал Ефим.