Максим Горький - Мать

- Где багаж-то?

Он легко поднял чемодан, тряхнул им и сказал:

- Пустой! Марька, проводи приезжую ко мне в избу.

И ушел, не оглядываясь.

- Здесь ночуете? - спросила девочка.

- Да! За кружевами я, кружева покупаю… - У нас не плетут! Это в Тинькове плетут, в Дарьиной, а у нас - нет! - объяснила девочка.

- Я туда завтра…

Заплатив девочке за чай, она дала ей три копейки и очень обрадовала ее этим. На улице, быстро шлепая босыми ногами по влажной земле, девочка говорила:

- Хотите, я в Дарьину сбегаю, скажу бабам, чтобы сюда несли кружева? Они придут, а вам не надо ехать туда. Двенадцать верст все-таки…

- Не нужно этого, милая! - ответила мать, шагая рядом с ней. Холодный воздух освежил ее, и в ней медленно зарождалось неясное решение. Смутное, но что-то обещавшее, оно развивалось туго, и женщина, желая ускорить рост его, настойчиво спрашивала себя:

«Как быть? Если прямо, на совесть…»

Было темно, сыро и холодно. Тускло светились окна изб красноватым неподвижным светом. В тишине дремотно мычал скот, раздавались короткие окрики. Темная, подавленная задумчивость окутала село…

- Сюда! - сказала девочка. - Плохую ночевку выбрала вы, - беден больно мужик…

Она нащупала дверь, отворила ее, бойко крикнула в избу:

- Тетка Татьяна!

И убежала. Из темноты долетел ее голос:

- Прощайте!..

Мать остановилась у порога и, прикрыв глаза ладонью, осмотрелась. Изба была тесная, маленькая, но чистая, - это сразу бросалось в глаза. Из-за печки выглянула молодая женщина, молча поклонилась и исчезла. В переднем углу на столе горела лампа.

Хозяин избы сидел за столом, постукивая пальцем по его краю, и пристально смотрел в глаза матери.

- Проходите! - не вдруг сказал он. - Татьяна, ступай-ка, позови Петра, живее!

Женщина быстро ушла, не взглянув на гостью. Сидя на лавке против хозяина, мать осматривалась, - ее чемодана не было видно. Томительная тишина наполняла избу, только огонь в лампе чуть слышно потрескивал. Лицо мужика, озабоченное, нахмуренное, неопределенно качалось в глазах матери, вызывая в ней унылую досаду.

- А где мой чемодан? - вдруг и неожиданно для самой себя громко спросила она.

Мужик повел плечами и задумчиво ответил:

- Не пропадет…

Понизив голос, хмуро продолжал:

- Я давеча при девчонке нарочно сказал, что пустой он, - нет, он не пустой! Тяжело в нем положено!

- Ну? - спросила мать. - Так что?

Он встал, подошел к ней, наклонился и тихо спросил:

- Человека этого знаете?

Мать вздрогнула, но твердо ответила:

- Знаю!

Это краткое слово как будто осветило ее изнутри и сделало ясным все извне. Она облегченно вздохнула, подвинулась на лавке, села тверже…

Мужик широко усмехнулся.

- Я доглядел, когда знак вы ему делали, и он тоже. Я спросил его на ухо

- знакомая, мол, на крыльце-то стоит?

- А он что? - быстро спросила мать.

Он? Сказал - много нас. Да! Много, говорит… Вопросительно взглянув в глаза гостьи и снова улыбаясь, продолжал:

- Большой силы человек!.. Смелый… прямо говорит - я! Бьют его, а он свое ломит…

Его голос, неуверенный и несильный, неконченное лицо и светлые, открытые глаза все более успокаивали мать. Место тревоги и уныния в груди ее постепенно занималось едкой, колющей жалостью к Рыбину. Не удерживаясь, со злобой, внезапной и горькой, она воскликнула подавленно:

- Разбойники, изуверы!

И всхлипнула.

Мужик отошел от нее, угрюмо кивая головой.

- Нажило себе начальство дружков, - да-а!

И, вдруг снова повернувшись к матери, он тихо сказал ей:

- Я вот что, я так догадываюсь, что в чемодане - газета, - верно?

- Да! - просто ответила мать, отирая слезы. - Ему везла.

Он, нахмурив брови, забрал бороду в кулак и, глядя в сторону, помолчал.

- Доходила она до нас, книжки тоже доходили. Человека этого мы знаем… видали!

Мужик остановился, подумал, потом спросил:

- Теперь, значит, что вы будете делать с этим - с чемоданом?

Мать посмотрела на него и сказала с вызовом:

- Вам оставлю!..

Он не удивился, не протестовал, только кратко повторил:

- Нам…

Утвердительно кивнув головой, выпустил бороду из кулака, расчесал ее пальцами и сел.

С неумолимой, упорной настойчивостью память выдвигала перед глазами матери сцену истязания Рыбина, образ его гасил в ее голове все мысли, боль и обида за человека заслоняли все чувства, она уже не могла думать о чемодане и ни о чем более. Из глаз ее безудержно текли слезы, а лицо было угрюмо и голос не вздрагивал, когда она говорила хозяину избы:

- Грабят, давят, топчут в грязь человека, окаянные!

- Сила! - тихо отозвался мужик. - Силища у них большая!

- А где берут? - воскликнула мать с досадой. - От нас же берут, от народа, все от нас взято!

Ее раздражал этот мужик своим светлым, но непонятным лицом.

- Да-а! - задумчиво протянул он. - Колесо.

Чутко насторожился, наклонил голову к двери и, дослушав, тихонько сказал:

- Идут…

- Кто?

- Свои… надо быть…

Вошла его жена, за нею в избу шагнул мужик. Бросил в гол шапку, быстро подошел к хозяину и спросил его:

- Ну, как?

Тот утвердительно кивнул головой.

- Степан! - сказала женщина, стоя у печи. - Может, они, проезжая, поесть хотят?

- Не хочу, спасибо, милая! - ответила мать. Мужик подошел к матери и быстрым, надорванным голосом заговорил:

- Значит, позвольте познакомиться! Зовут меня Петр Егоров Рябинин, по прозвищу Шило. В делах ваших я несколько понимаю. Грамотен и не дурак, так сказать…

Он схватил протянутую ему руку матери и, потрясая ее, обратился к хозяину:

- Вот, Степан, гляди! Варвара Николаевна барыня добрая, верно! А говорит насчет всего этого - пустяки, бредни! Мальчишки будто и разные там студенты по глупости народ мутят. Однако мы с тобой видим - давеча солидного, как следует быть, мужика заарестовали, теперь вот - они, женщина пожилая и, как видать, не господских кровей. Не обижайтесь - вы каких родов будете?

Говорил он торопливо, внятно, не переводя дыхания, бородка у него нервно дрожала и глаза, щурясь, быстро ощупывали лицо и фигуру женщины. Оборванный, всклокоченный, со спутанными волосами на голове, он, казалось, только что подрался с кем-то, одолел противника и весь охвачен радостным возбуждением победы. Он понравился матери своей бойкостью и тем, что сразу заговорил прямо и просто. Ласково глядя в лицо ему, она ответила на вопрос, - он же еще раз сильно тряхнул ее руку и тихонько, суховато засмеялся ломающимся смехом.

- Дело чистое, Степан, видишь? Дело отличное! Я тебе говорил - это народ собственноручно начинает. А барыня - она правды не скажет, ей это вредно. Я ее уважаю, что же говорить! Человек хороший и добра нам хочет, ну - немножко - и чтобы без убытка для себя! Народ же - он желает прямо идти и ни убытка, ни вреда не боится - видал? Ему вся жизнь вредна, везде - убыток, ему некуда повернуться, кругом - ничего, кроме - стой! - кричат со всех сторон.